Из-за войны многие украинцы вынуждены расстаться со своими близкими. «Одесская жизнь» собрала три истории одесских женщин, ожидающих возвращения своих родных. Вот что они рассказали.
Александра Лосева ждет брата-военного
У меня есть младший брат. Через месяц после начала войны он меня вдруг ошеломил сообщением, что идет на фронт. Он не военный, он никогда не служил в армии, у него нет никакого военного образования.
Какое-то время их учили, а потом он мне однажды вечером позвонил по телефону и сказал, что их уже отправляют, но населенный пункт не назвал. Я только знала, что это восток. И я знала, что это «ноль».
Было такое, что в течение 16 дней с ним в принципе не было связи. То есть меня спрашивают: «Как твой брат?» А я говорю: «Семь дней тому назад был жив». Ты вот так вдыхаешь и живешь свою жизнь. Проходит время, поступает сообщение – голосовое или звонок. И ты вспоминаешь: «Ой, я ведь не дышала все это время!» Подышали-подышали, ротация, нормально.
– Сколько дней на ротацию?
— Не знаю.
– А сколько ты еще будешь?
– Может, день-два. Я напишу тебе, скажу.
– Все, выезд.
Я совершенно точно знаю, что с ним все будет хорошо. На нем ответственность не только за себя, но и за других людей, потому что он боевой медик взвода. И это тот момент, который я, скажем так, подчеркиваю, когда мы с ним разговариваем. Я говорю: «Дим, я все понимаю, я знаю, но помни, что твоя жизнь нужна не только тебе и нам. Оно нужно еще и ребятам, которым ты помогаешь».
Я смотрела в глаза своему брату, приезжавшему на побывку. Он, конечно, сильно изменился. Он уходил 35-летним мальчиком, а вернулся 35-летним мужчиной. Я его провожала обратно на фронт. У нас такое происходит общение: я ему обязательно говорю, что им очень горжусь, что он самый крутой брат в мире. Вот это происходит, а потом я чувствую, что сейчас будут, как у клоунов, фонтанчики слез. Он тоже это чувствует, у нас такая эмпатия. И я ему говорю: «Да, все, без соплей, без соплей!»
Никаких слез по телефону. Если тебе удалось связаться, ты говоришь: «У нас все хорошо». Я говорю: «Дима, у нас ПВО – красавцы. У нас вообще все зашибись. У нас из-за этих шахидов даже тревогу не объявляют. Дима, у нас все отлично. У нас так ПВО работает, ты себе не представляешь! Он начинает смеяться, и я понимаю, что он успокоился. Потому что, да, он переживает. А мне не нужно, чтобы он там еще из-за меня здесь переживал.
Хочется иногда, конечно, сесть, поплакать по-женски очень. Я все оставляю на после: победим – поплачу. Я знаю, что если победим, вот я буду реветь! Это 100%. Я, наверное, буду сидеть и плакать сутки.
Работа опять же спасает. Загрузить себя, как следует, работой, так, чтобы вообще времени не хватало на волнение – это тоже хороший лайфхак. Я сейчас стажуюсь как инструктор. По всей стране мы ездим и проводим тренинги по медицинской помощи. И здесь вопрос даже не в том, что Дима стал боевым медиком взвода. Меня раздражало со страшной силой чувство беспомощности. Да, я не могу ничего противопоставить ракете, летящей в мой город. Но я могу выполнять функцию защиты, попытаться ликвидировать последствия происходящего.
Ольга Лопатюк, жена бойца ВСУ
Мой муж – военнослужащий ВСУ, уже много лет на контрактной службе в украинской армии. Произошедшее 24 февраля всколыхнуло не только всю страну, но и конкретно нашу семью также, потому что ему написали, сказали, что у них срочный сбор. Я понимала, что я не знаю, когда увижу его, у меня на руках остается наша дочь. Любимый работает на военном объекте, а военные объекты могут быть целью №1 или целью №2.
Мы на связи, мы общаемся. Даже если случилось что-нибудь плохое, но ты понимаешь, что твой родной на связи – это круто. Мне очень жаль, что многие не могут иметь связи с близкими. Это катастрофа для семьи.
Быть замужем за военнослужащим – это постоянно какие-то качели и испытания для семьи. Не раз были командировки, и я понимала, что он едет в прифронтовые точки, «горячие» точки, и не знаешь, чем все закончится. Это похоже на то, как я ждала родного брата, который был в АТО. Еще в то время это было антитеррористической операцией на Донбассе. Я помню, как мы тогда ждали и молились. Вот это тоже самое и сейчас. Будем ждать и молиться, верить, что он вернется, что Соня снова увидит его, и я смогу его обнять. Это трудно.
О том, что отец может не вернуться, Соне я не говорила. Надеюсь, мне не придется никогда находить слова, чтобы объяснять это ребенку.
Я недавно ходила на фестиваль плести сетки. Я очень хотела попробовать, как это. Это непростая работа, как оказалось. Но я научилась, и, знаете, мне было так легко на душе, словно я сбросила с себя огромное бремя.
Ольга Гвоздецкая, разлученная с сыном
В начале войны было очень страшно, потому что за те три часа, пока я на работе сидела ведущей в эфире на местном телевидении, могло прозвучать 3-4 тревоги. У меня даже не было возможности позвонить по телефону и спросить, как мой сын с бабушкой сейчас. Где они? Сидят ли в коридоре?
Как-то интуитивно, что-то в голове резко переключилось. Это даже не мысль была. Это было какое-то животное ощущение, что я должна его вывозить за границу. Мы обсудили, что сын будет некоторое время с родственниками за границей, а я в Одессе, потому что здесь еще у нас бабушка, еще одна бабушка и дедушка, им нужна помощь. Мы не думали, что это будет так надолго.
Знакомый подвоз нас в Маяки, от Маяк к Паланке мы шли пешком 12 км. У моего ребенка есть проблема: у него под коленом находится очень большая липома, и периодически она болит. Это было 2 марта: как раз были снег, дождь. Такая морось. И он говорит: «Мама, у меня ножка болит». Я не придумала ничего лучше в тот момент, как дать ему обезболивающее. Сын больше не жаловался на ногу, мы прошли 12 км. Всё это время, все 12 км, он поддерживал меня. Я потом это вспоминала, и говорила подругам, что в тот момент я увидела, что этот 8-летний мальчик – он действительно герой.
Это клише, когда говорят, что дети очень резко повзрослели после начала войны. Но я точно знаю, что за этим клише стоит именно мой ребенок с именно своей судьбой. Он действительно очень повзрослел, резко при чем. И это самое ужасное, что могла сделать война с этими детьми.
Из-за того, что мы по 2-3 и более раза в день общались и продолжаем общаться, у нас есть коннект. Я ему объясняла: «Ты вернешься только тогда, когда здесь будет безопасно». Сложнее всего для него – это жить со страхом, что со мной что-то произойдет. И с домом. Чувства дома у него там нет. Он говорит: «Я так боюсь, что разбомбят наш дом», «Ты прячешься в убежище?», «Тихого неба вам!». Каждый вечер мы прощаемся, он говорит: «Тихого вам неба».
Никто не знает, кроме двух ближайших подруг, что почти каждый вечер я устраиваю себе «слезогонное», чтобы встать утром и не плакать среди дня.
Самое болезненное, когда он говорит: «А когда ты ко мне приедешь? Почему ты не приезжаешь? Чувство вины я точно буду лечить, но не во время войны. Потому что сейчас действительно никто не может помочь таким, как я: и детям, и взрослым. Нам просто нужно перетерпеть.
Оно все потом придет в порядок. И у матерей, и у пап, и у детей. Все наладится, потому что семья – это организм, который, как и организм человека, приспосабливается к внешним условиям.
Авторы: Татьяна СЯРОВА, Виктория ЧАБАНОВА, Вера КОРОЛЬЧЕНКО, Игорь КАЗАНЖИ
Материал создан при поддержке Ассоциации «Независимые региональные издатели Украины» в рамках реализации грантового проекта The Women in News из WAN-IFRA. Мнения авторов не обязательно совпадают с официальной позицией партнеров.
Читайте также:
- Спасались в могиле на кладбище и хоронили изнасилованных: рассказ беженцев с Донбасса
- Жизнь в оккупации: история семьи, спасшейся в подорванном доме (видео)
Фото иллюстративное
