Наше знакомство началось в домайдановые времена и опиралось на два «кита» — ЖЖ (Живой Журнал) и «Макондо». Была раньше популярной такая соцсеть, где люди искали не картинок и лайков, а глубоких лонгридов и вдумчивых комментариев. И был в те времена модный джаз-подвал, где такие «отщепенцы» собирались вживую. Потом случились Майданы и много чего еще, и снова мы радостно встретились за год до войны, ставши сотрудниками одного отдела. На тот момент Светлана успешно завершила идею «Дом за чашку кофе» и жила в Раздельной, в своем собственном домике с очаровательным садом.
Нынешняя наша беседа практически лишена радости. В маленьком румынском городке Бая Маре журналист, пиарщик, специалист по коммуникациям ищет занятость, хоть отдаленно приемлемую по финансам. О работе «по душе» остались лишь воспоминания.
Говорить с человеком, про которого и так много знаешь, трудно. Давай попробуем представить, что мы не знакомы, и обрисовать, что именно сподвигло на отъезд?
Потеря работы. Телеканал, на соцсети которого я до этого работала, просто в один не прекрасный день закрылся, потому что надо было уступить частоты для единого телемарафона. И так совпало, что именно в этот день стало известно про то, что случилось в Ирпене и в Буче. А у меня — по совместительству — это был первый с начала войны выходной, и пару часов я еще малодушно радовалась, что мне не надо рассказывать людям об этом ужасе. Но потом внезапно выяснилось, что нам не надо больше рассказывать ни о чем вообще, потому что нашей команды теперь попросту не существует.
Зато из других источников про Ирпень и Бучу узнала моя мама. И когда она еще услышала, что я потеряла работу, она начала в истерике мне звонить: «Тебя здесь больше ничего не держит, бери детей и уезжай из страны».
Здесь нужна ремарка, что мои предки пережили в Одессе румынскую оккупацию во время Второй мировой войны, что само по себе очень иронично — дальше будет понятно, почему. Учитывая Приднестровье рядом с нами, Одесса всегда находилась в некоторой зоне риска. Но, по сравнению со зверствами в Буче и Ирпене, румынская оккупация оказалась цветочками.
В тех условиях было маловероятно, что я найду другую работу, и, значит, отныне я с детьми должна стать обузой для родителей. Не говоря уже о спорных вопросах безопасности. Короче, где-то через полторы-две недели, к середине апреля, мы с девочками приняли окончательное решение уехать. При этом я чувствовала, что почему-то обязательно должна покинуть страну до Пасхи.
В тот самый момент, когда мы 23 апреля пересекали границу, в Одессе случилась трагедия – прилетело в «Тирас». Пасха была на следующий день.
Почему Бая Маре?
У меня не было страны, где нас бы кто-то ждал с распростёртыми объятиями. Мои друзья и родственники уже куда-то поуезжали, но каждый в итоге был сам за себя, все справлялись, как могли. И я понимала, что рассчитывать я смогу только на себя. Основных критериев выбора было два.
Первый: это должно быть рядом с Украиной, потому что я не готова была уезжать далеко. Второй: это должна была быть страна, в которой нет русни. Учитывая географическое расположение Одесской области, я рассматривала изначально три страны – Болгария, Молдова, Румыния. Но по второму критерию и Болгария, и Молдова отпали сразу, потому что я знала, какие там настроения. Поэтому осталась только Румыния.
Но я, в отличие от большинства наших соотечественников, оказалась не на юге, а на севере. Потому что в конце марта окончательно разбомбили мост через Затоку, железнодорожное сообщение с тем краем прекратилось, и маршрут Измаил-Тульча отпал. А с учетом детей, кота весом 6,5 кг и старой машины, которая не проедет условные 600 километров, я рассматривала только эвакуацию общественным транспортом.
Чтобы добраться в Измаил на автобусе, надо было несколько часов ехать по побережью, которое простреливалось. Оставался поезд в другом направлении. Тем более, что моря и жары в моей жизни уже было достаточно и, если уж я так радикально меняю место жительства, то пусть это будет то, что я люблю, и мне всю жизнь не хватало. Пусть это будут горы и леса. И сейчас, когда я всё это рассказываю, я смотрю в окно, и вижу Карпаты. Да, с румынской стороны, но тем не менее, наши родные Карпаты. И это позволяет чувствовать себя немножечко дома.
Мы понимали, что нам в какой-то момент придётся идти пешком, поэтому взяли только переноску с нашим «маленьким» котиком, ноутбуки с телефонами, рюкзаки и сумки, которые мы могли унести на себе. В самом большом чемодане примерно половину занимало приданое для кота – запас корма на первое время, лоток и даже пакет наполнителя, потому что было непонятно, как быстро мы сможем все это купить.
В большой город я не хотела, уже нажилась. За несколько лет до начала войны мы переехали в районный центр недалеко от Одессы, потому что мне хотелось зелени и покоя. А когда изучала север Румынии на карте, чтобы подумать про дальнейшие действия, наткнулась на название города и подумала: почему это звучит так по-испански – Бая Маре? Мелькнула дурацкая мысль: вот там я и буду жить. Мелькнула и пропала.
Когда работаешь журналистом, знаешь и про проблему трафика людей, и про то, что на границе может быть опасно. Я понимала, что в неразберихе мы с девочками можем попасть не в те руки. Тем более, что, не считая поездки в 2010 году в столицу скрепов, это был мой первый в жизни выезд за границу. Поэтому я предпочла искать заранее — через фейсбучные группы помощи украинцам — авторизованных волонтёров из Румынии.
Мне удалось найти в сети таких людей, хотя на самом деле тут я прошла по краю. Потому что один из волонтёров, которого мне искренне порекомендовали местные, на деле чуть было не повернул нашу историю совсем в другую сторону. От проблем меня спасла только моя интуиция – я буквально почувствовала, что с этим человеком что-то серьезно не так. Но зато благодаря ему я познакомилась с тремя иностранцами, которые приехали сюда специально для помощи украинцам. Две женщины — румынки по происхождению. Но одна с детства жила в Испании, а вторая очень много лет провела в Штатах. И мужчина из Канады, для разнообразия – таки канадец. Он и «испанка» по просьбе того самого румынского волонтера встретили нас на микроавтобусе в Рахове и перевезли через пункт пропуска Сигет.
И пока он пытался решить нашу судьбу так, как ему было выгодно, я параллельно общалась с волонтеркой из США, рассказавшей, что на самом деле у меня есть выбор. Она переговорила с хозяйкой пансионата, где жили все трое добровольцев, и та разрешила нам заселиться с нашим котом.
Так мы оказались не в медвежьем углу на краю географии, куда нас должны были отправить по плану румынского волонтёра, а в паре километров от Сигета. По большому счёту, этот момент во многом решил наше будущее.
Мы провели в пансионате четыре месяца. Его хозяйка Дойна (жанр молдавской и румынской лиричной народной песни, — авт.) и её муж Раду (тот, кто указывает путь или несет радость, — авт.) – одни из самых замечательных людей, которых я встречала в своей жизни. При том, что с Раду у нас языкового барьера не было, он знает английский, и два сына Дойны легко общаются на английском, а вот Дойна говорит только по-румынски, и с ней мы разговаривали через Google переводчик.
И с первых дней при помощи duоlingo я начала учить румынский. Для меня изначально было понятно, что, куда бы я ни попала, важно знать местный язык. Это вопрос уважения и благодарности к той стране, которая нас приняла.
Дойна с мужем стали нам практически родными, мы поддерживаем связь до сих пор. Тем более, что уже почти два года, по совершенно сказочной цене мы в Бая Маре снимаем квартиру Раду, которая до этого пустовала.
Звучит фантастично. В этой «сказке» нет непреодолимых испытаний?
Первое время, проведя в супермаркете час-полтора от силы, я возвращалась и ложилась пластом на несколько часов, ничего не могла делать. И не могла понять, почему меня так высасывает?
Потом осознала: из-за моего СДВГ (врождённый синдром, проявляющийся трудностями концентрации внимания и импульсивностью, — авт.) меня просто перегружает большое количество раздражителей на незнакомом языке. Когда все вокруг говорят на другом языке, всё написано на другом языке, мозг постоянно пытается эту всю информацию обработать. При этом надо понять, какие продукты брать, как называются аналоги того, что мы покупали дома, постоянный перевод лей в гривны — все это меня и девочек дичайшим образом перегружало. Они начинали требовать от меня дополнительного внимания, тянуть в разные стороны. Было невыносимо сложно, несмотря на наши «тепличные условия».
Через несколько недель после того, как я приехала, я поняла, что я не могу находиться в двух местах одновременно. Физически я была в Румынии, головой и сердцем оставалась в Украине. Я постоянно читала новости, чувствовала бессилие и сходила от всего этого с ума.
Я изначально не знала, как надолго мы едем — точно хотела переждать 2 мая и 9 мая. Но когда прошли первые недели, появились силы думать, поняла, что мне нужно принять тот факт, что, возможно, в ближайшее время мы не вернемся. Даже больше того – теоретически не исключён расклад, при котором я не вернусь никогда. И я поняла, что мне это надо проработать, отгоревать, отплакать и попрощаться.
Напомню, мы находились в маленькой деревеньке возле маленького городка, и были отрезаны от цивилизации. Ни про какого психолога речи не было, но меня спасли семь лет психотерапии в прошлом, так что я могла поработать над собой сама.
Несколько лет назад в моей жизни был период длительной депрессии. Я тогда полтора года не могла работать вообще, и мы жили впроголодь. Поэтому я понимала, что сейчас наше будущее, в первую очередь, зависит от моего ментального здоровья – это мое самое уязвимое место. Чтобы я продолжала быть опорой семьи и её обеспечивать, мне надо было сохранить целостность психики. Поэтому мне пришлось внутри себя оборвать те эмоциональные связи с Украиной, которые причиняли очень сильную боль и делили меня надвое.
Несколько дней я горевала, просто рыдала, когда не видели девочки. Было очень больно, как будто отрываешь от себя огромный кусок. Но я не могла себе позволить провалиться в депрессивный эпизод. Мне нужно было сохранить боеспособность. Это было одно из самых тяжёлых решений за всю жизнь.
Девочкам я сказала, что никто не знает, что будет дальше, и нам сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы адаптироваться. Здесь и сейчас нужно перестать раниться об эти эмоции, иначе посыплемся. Соцсети все равно держали меня в новостном поле, но я осознанно перестала мониторить все то, что не могу контролировать.
Сегодня из всех нас по Одессе больше всего скучает старшая дочь. Но не критично.
Когда пришла готовность трудоустроиться?
За первые месяцы в пансионате я поняла, что это какой-то бесконечный День сурка. Когда в Одессе я работала последние 35 дней без выходных, и мы с командой просто сутками сменяли друг друга 24/7, я мечтала про отпуск, где все оплачено и ни о чем не надо переживать. Как говорится, «бойтесь своих желаний». Через какое-то время я начала понимать, что отдых, мягко говоря, несколько затянулся. Ничегонеделание стало в тягость, а невозможность управлять жизнью семьи, как я привыкла, начала откровенно пугать.
Когда я приехала в Румынию, у меня был ещё один очень тяжёлый кризис – потеря профессиональной идентичности. Я в какой-то момент начала искать что-то онлайн, проходить какие-то собеседования. Но всё это было требовало моих навыков английского. А вся моя жизнь до этого была связана с текстами на тех языках, которые здесь были абсолютно никому не нужны. Языка страны, в которой я нахожусь, я тогда не знала. И я осознала, что все то, чем я занималась всю жизнь, что мне приносило радость, придётся тоже оставить позади. И что делать с этим дальше – непонятно.
Но точно так же, как наша квартира, по сути, сама меня нашла, моя работа тоже меня нашла сама.
По этическим соображениям я не могу рассказать подробности истории, которая случилась летом 2022 года. Скажу только, что мне удалось, будучи, по сути, никем, помочь пожилой паре украинцев, которые оказались в отчаянном положении и при этом не знали ни английского, ни румынского. Мне удалось помочь переселить их в безопасное место, и в процессе я познакомилась с сотрудниками Blue Dot (дочерний проект UNICEF, точки безопасности на границе для украинских беженцев, закончился в декабре 2023, — авт.). А потом через них – с Флорианом — президентом локальной неправительственной организации ASSOC в Бая Маре.
В первые же дни войны сам Флориан и сотрудники ASSOC откликнулись на нашу беду. Они на волонтёрских основаниях приехали на границу, установили там большие палатки с обогревом, круглосуточно встречали украинцев горячей едой и оказывали любую возможную помощь. В марте подключился UNICEF, и в партнёрстве с ASSOC они открыли в Сигете первую в Румынии Blue Dot.
Когда в конце августа 2022-го я перебралась в Бая Маре, Флориан предложил мне работу. Официально я стала частью Blue Dot 2 ноября и работала до тех пор, пока этот проект существовал.
Уже с 2023 года ответ от международных организаций на проблему беженцев, гуманитарный кризис и на ситуацию в Украине существенно снизился, и этот процесс продолжается до сих пор. Финансирования проектов для украинцев в Румынии практически не осталось. Скорее всего, в других странах та же картина. Так работает человеческая психика – мы теперь «старые новости», в мире происходят новые трагедии, и человечество поворачивается к ним, а про Украину постепенно забывают.
После закрытия Blue Dot я никуда не ушла из ASSOC и в дальнейшем тоже не планирую. Это место, которое идеально соответствует моей философии про «два квадратных метра ответственности». Каждый день я вижу наших бенефициаров, например, одиноких людей с ментальной инвалидностью, которые годами жили в больницах и не были нужны вообще никому. А теперь у них есть свой дом и настолько полноценная жизнь, насколько это вообще возможно. Я вижу, как можно реально менять мир к лучшему для конкретных людей, которым повезло меньше, чем другим. Я очень хочу привезти эти идеи и практики в Украину, мы надеемся найти под это партнёров и финансирование, потому что проблемы в Украине ровно те же самые, а здесь я вижу, как можно их решать.
Ещё один момент. В Румынии, в отличие от Украины, очень чётко работает трудовое законодательство. В моей родной стране у меня никогда в жизни не было официальной работы. Всё всегда по-чёрному, зарплата в конверте. Поэтому я понимала, что в Украине на пенсию я могу не рассчитывать. Свой первый в жизни официальный рабочий контракт с полноценной белой зарплатой я подписала в 38 лет в Румынии. Теперь я наконец-то честный налогоплательщик, и меня это очень радует.
Мой следующий проект в ASSOC (декабрь 2023 – февраль 2024) был про трудоустройство для украинцев, но курьез был в том, что там я работала уже как украино-румынский переводчик. То есть, к тому моменту, как я подписала этот контракт, я знала румынский настолько, что не боялась этой ответственности. Я выучила его в среде. В самом начале полтора месяца походила на курсы раз в неделю по два часа, поняла, что для меня это не работает, а дальше просто слушала, собирала в голове логику языка, а примерно через полгода начала говорить.
А девочки в это время что делают?
Это тоже очень интересно. Младшая продолжала учиться онлайн, а старшей, которая уже закончила школу, нужна была какая-то работа. И с первых дней после того, как я устроилась в Blue Dot, я попросила коллег дать знать, если им будут попадаться вакансии для украинцев.
В ASSOC есть социальный ресторан, который в 2022 году предоставлял украинцам около ста бесплатных горячих обедов каждый день. Через пару недель после начала моей работы в Blue Dot, президенту нашей ассоциации пришла в голову идея, что туда на освободившуюся вакансию нужна официантка-украинка, потому что никто из персонала не может разговаривать с нашими людьми на понятном им языке. И мои коллеги вспомнили о моей просьбе. Так дочка получила работу, можно сказать, «под моим крылышком».
Сначала она, конечно, ужасно боялась, что не справится, потому что на румынском не знала практически ничего. На тот момент мы с ней уже пошли на курсы языка, и наша преподавательница, видя ее стресс, выписала ей основные фразы, которые могут понадобиться в общении с персоналом и клиентами. Она их выучила наизусть, а за 10 месяцев работы в языковой среде освоилась настолько, что уже свободно говорит по-румынски. Английский, кстати, тоже шикарно «прокачала».
Младшую я попыталась осенью прошлого года отдать в румынскую школу, но, к сожалению, конкретно у меня из этого ничего не получилось: она «не вывезла» языковой барьер по той же причине, что когда-то и я в супермаркете. «Эксперимент» продлился три месяца, и сегодня она учится в украинской платной онлайн-школе. Её устраивает, меня тоже.
Планы строишь?
После 24.02.22 строить долгосрочные планы я не могу вообще. Я здесь сама за себя, не на кого рассчитывать. Квартира съёмная, впервые в моей жизни, в Украине у меня всегда было свое жилье. Что происходит в Румынии с социальными выплатами, рассказывать не нужно. Поэтому сейчас моя задача, как бы выжить.
Некоторое время назад я очень радовалась, накопив наконец-то на покупку машины. Опять-таки, мне помогла с этим моя ассоциация, машина оформлена на них. А у меня есть доверенность, которая позволяет на ней ездить, куда угодно (правда, кроме Украины, туда меня не пустят наши же украинские пограничники). Это добавило свободы. Я подумала, что машина тоже должна как-то окупать себя, но пока не добилась успеха. Для работы в такси нужно сдавать специальный экзамен, поэтому я попыталась работать на доставке (аналог Glovo). Ничего хорошего не вышло, это оказалось не выгодно. После нескольких месяцев паузы начался новый проект в моей ассоциации, но он продлится до августа. Что будет дальше – пока не ясно. Выдохнуть не получается.
А что с родителями? С домом в райцентре?
Начнём с того, что я всегда была очень активным в социальных сетях человеком. С того момента, как я переехала сюда, я очень мало пишу. Я понимаю, что реальность моя сейчас идёт вразрез с очень многими моими знакомыми, друзьями, которые выбрали оставаться жить в стране, где идёт война. У нас слишком разный опыт, из-за того, что я в целом в безопасности, мои проблемы кажутся слишком мелкими, поэтому я предпочитаю молчать. Мне кажется, для многих уехавших реальность выглядит именно так.
Я здесь встретила человека, рядом с которым мне тепло. У старшей дочери лучшая подруга и парень – румыны. Она сейчас общается на английском и румынском, пожалуй, больше, чем на родном языке.
Сегодня, с учетом всех обстоятельств, единственный вариант, при котором я теоретически могу рассмотреть отъезд в Раздельную – если здесь я потерплю сокрушительное поражение, и придётся вернуться в Украину зализывать раны. Я не знаю, как будет на самом деле, но мне кажется, что в любом случае ко мне будет иное отношение. К тем, кто выбрал уехать и жить за границей, оно уже другое и этого нельзя отрицать. Многие порицают и не принимают такой выбор.
Мой дом в райцентре я сейчас сдаю на специальных условиях тем, кому очень нужно. Арендаторы платят только за электричество и кормят моих собак. Как будет дальше, непонятно.
Что касается родителей, они остались в Украине, они живут в безопасном месте, но в последние два года их здоровье пошатнулось, у обоих возникли серьезные проблемы. Мы с дочкой хотим забрать их сюда хотя бы на зиму. Они, вроде бы, уже не против, хотя раньше наотрез отказывались. Надеюсь, что все получится. Главное, чтобы была работа, тогда мы справимся.
Натали Шестакова
Фото предоставила Светлана Спектор
Материал создан при участии CFI, Agence française de developpement medias, как часть Hub Bucharest Project при поддержке Министерства иностранных дел Франции.
