Спич одного одессита по случаю дня рождения одного города

Когда в день рождения Великого города открывают памятник Великому одесситу, без спича не обойтись. Вот только кто кому должен его адресовать?! Великий одессит любил ломать каноны, а Великий город любил давать тому поводы. Не потому что они, одессит и город, любили всё запутать, просто издавна так это делалось в Одессе. Бабель, как и его Беня Крик, говорил мало, но говорил смачно. Посмотрим, есть ли ему что сказать за Одессу.

 

   Лучшая из столиц

 

Итак, оркестр, туш! Слово Бабелю:

«Одесса очень скверный город. Это всем известно. Вместо «большая разница», там говорят — «две большие разницы» и ещё: «тудою и сюдою»… Как это похоже на Бабеля. Ещё К. Паустовский, друживший в летописцем Молдаванки, первый заметил, что «в его рассказах жизнь ничем не отличалась от гротеска». Кстати, то, что здесь цитируется, впервые появилось подписанное именем «Бабель» в петроградском «Журнале Журналов» в 1916 году (№ 51).

Чем интересен гротеск? Когда имеет он место, следующая фраза старается опровергнуть предыдущую. Перейдём к ней: «Мне же кажется, что можно много сказать хорошего об этом значительном и очаровательнейшем городе в Российской Империи. Подумайте — город, в котором легко жить…» И тут же разъяснение: благодаря кому жить легко. То есть об одесситах, вернее, о большей их половине: «Это народ, который несколько очень простых вещей очень хорошо затвердил. Они женятся для того, чтобы не быть одинокими, любят для того, чтобы жить в веках, копят деньги для того, чтобы иметь дома и дарить жёнам каракулевые жакеты, чадолюбивы потому, что это же очень хорошо и нужно — любить своих детей… В значительной степени их усилиями создалась та атмосфера лёгкости и ясности, которая окружает Одессу».

Вы уже поняли, какую половину Одессы имел в виду Бабель, о людях какой национальности он говорил, уж он-то её хорошо знал, хотя бы потому, что сам к ней принадлежал. Бабель, который родился литератором, сначала даже не догадываясь об этом, сразу почувствовал: чтобы лучше подать предмет повествования, его надо с чем-то сравнить. С чем может сравнить свой город провинциальный литератор? Конечно, со столицей.

«Одессит — противоположен петроградцу. Потому что одесситы брюнеты — в них влюбляются мягкотелые и блондинистые дамы. Просто эти брюнеты приносят с собой немного солнца и лёгкости».

Для Бабеля бесспорно одно: Одесса лучше любой столицы, потому что сама претендует быть столицей, ни в коем случае не походя ни на одну из них. «В Одессе сладостные и томительные весенние вечера, пряный аромат акаций и исполненная ровного и неотразимого света луна над тёмным морем. В Одессе, по вечерам, на смешных и мещанских дачках, под тёмным и бархатным небом, лежат на кушетках толстые и смешные буржуа в белых носках и переваривают сытный ужин… А за кустами их напудренных, разжиревших от безделья жён пламенно тискают темпераментные медики и юристы». Как это похоже на Одессу, и как это прекрасно!

 

Мопассанов я вам гарантирую

 

Но не дадим нашему восторгу прервать спич Бабеля:

«Одесса — единственный в России город, где может родиться так нужный, наш национальный Мопассан.

В Одессе каждый юноша — пока он не женился — хочет быть юнгой на океанском судне. Пароходы, приходящие к нам в порт, разжигают одесские наши сердца жаждой прекрасных и новых земель. У одесских киплингов нет ни денег, ни виз. Дать бы им паспорт и три английских фунта — и они укатили бы в недосягаемые страны, названия которых звонки и меланхоличны, как речь негра.

Одесские мопассаны. Они читают колониальные романы по вечерам, а днём они служат в самом скучном из губстатбюро. И потому что у них нет ни визы, ни английских фунтов — поэтому Славин повествует о Балте, как Расин о Карфагене. Душевным и чистым голосом подпевает ему Паустовский, попавший на Пересыпь, к мельнице Вайнштейна, и необыкновенно трогательно притворяющийся, что он на тропиках. Впрочем, и притворяться нечего. Наша Пересыпь, я думаю, лучше тропиков.

Потом Багрицкий, плотояднейший из фламандцев. Он пахнет, как уха из бычков, которую на прибрежном ароматическом песку варят малофонтанскне рыбаки в двенадцатом часу июльского неудержимого дня. Багрицкий полон пурпурной влаги, как арбуз, который когда-то в юности мы разбивали с ним о тумбы в Практической гавани у пароходов.

Тут всё дело в том, что в Одессе каждый юноша — пока он не женился — хочет быть юнгой на океанском судне. И одна у нас беда, — в Одессе мы женимся с необыкновенным упорством».

 

По главной улице с оркестром

 

Непонятно, как мальчик из интеллигентной семьи торгового маклера, каждое утро бежавший со своей скрипочкой на уроки самого Столярского, вдруг больше скрипки полюбил Молдаванку, где жили две тысячи одесских воров и налётчиков. И он стал о ней писать на оборотной стороне больших листов табачных бандеролей за неимением в послереволюционной Одессе другой бумаги. Это он воспел короля Молдаванки и его придворных, согласно молдаванскому этикету разжившихся остро отточенными ножиками. Это были даже не рассказы, а свидетельские показания очевидца. Бабель поклялся говорить правду и ничего, кроме правды, и клятву сдержал.

Его Беня Крик, а по жизни Мишка Япончик, был по-одесски хитёр, он даже признал Советскую власть и собрал братву в «Первый непобедимый революционный одесский железный полк» с благородной целью: чтобы власть не отобрала у его мальчиков их игрушки — финки, пульки и три станковых пулемётика. Был даже проигнорирован призыв, а скорее мольба, самого Тартаковского защитить революционных кустарей — так тогда называли мелких предпринимателей — от очередной (как это нам знакомо) легитимно избранной власти. Полк Япончика всё-таки отправился на фронт, прошагав военным парадом через весь город. Тогда военные парады ещё не отменялись и не запрещались, и таки было на что посмотреть. Пора обратиться к сценарию Бабеля к фильму «Беня Крик», написанному для самого Эйзенштейна:

«Из-за угла выезжает на кровной лошади Беня Крик. Множество ленточек вплетено в гриву его коня. Рядом одноглазый Фроим Грач в галифе. За всадниками следуют музыканты, восседающие на мулах. Мулы эти остались со времён оккупации Одессы цветными войсками».

Здесь надо подчеркнуть особую торжественность момента: по такому парадному случаю подручными Япончика был нанят оркестр оперного театра, истинные музыкальные гении, потому что играть на скрипке, сидя на муле, да ещё блатные молдаванские мелодии, аранжированные в марши, для этого нужен таки нешуточный талант. И если сам командир был при двух маузерах и уланской сабле в никелированных ножнах с зазубренным колёсиком, то вы уже можете представить, как выглядели нестройные ряды Мишкиного воинства. Здесь были мундиры всех европейских армий, побывавших в Одессе в Гражданскую. В глазах рябило от французских шинелей, английских хаки, петлюровских жупанов и греческих курток. Только кокарды были содраны с головных уборов, но вместо них прикреплены красноармейские звёзды.

Эх, пустить бы эту мощь по Крещатику в День независимости, да ещё Уточкина на его аэроплане над трибунами! Так и слышится голос Бабеля: «Я увидел Уточкина, одессита беззаботного, бесстрашного, обдумчивого и изящного. Его заел кокаин, заел, говорят, после того, как он упал с аэроплана где-то в болотах Новгородской губернии. Бедный Уточкин, он сошёл с ума, но мне всё же ясно, что скоро настанет время, когда Новгородская губерния пешочком придёт в Одессу». Какой дар предвидения! Ну, не пешочком пришла, а на «Мерседесах» приехала, и не Новгородская, а другая губерния, что поближе. Прибыла, чтобы поставить Одессу «на правило», а если та заартачится, то закатать её родимую в асфальт, и, поверьте, это не в смысле приведения в порядок дорог.

Всё-таки Бабель оказался провидцем, рассказывая о считавшемся грозой Одессы Мишке Япончике, а ежели без бандитского форсу, то просто о Мише Винницком. Видимо, чувствовал Исаак Эммануилович, что уркаганское бахвальство бессмертно, и Мишу Винницкого когда-нибудь сменит какой-нибудь Витя Макеевский. Только прочтёт ли Бабеля тот Витя Макеевский, поймёт ли, что даже большим бандитам вполне хватает маленькой пули, такой же, что пропела в 1919 году свою прощальную песню Мише Винницкому на станции Вознесенск у дощатой стены вокзального пакгауза. Бахвальство, конечно, бессмертно, только каждому ли Аль Капоне по жизни отпущено бессмертие?

Короче, пускай не зарастёт народная тропа к памятнику И.Э. Бабелю. Не забудьте к нему сходить и вы, только постарайтесь побыть наедине, — может, он ещё что-то скажет за Одессу.

Валентин Крапива