До полномасштабной войны Наталья Горбулинская жила в Одессе и работала преподавателем по музыке и вокалу – какое-то время в государственном учреждении, затем пошла в частную практику. Война заставила ее уехать с ребенком в Румынию и сменить профессию. Она рассказала «Одесской жизни», как устроилась за границей и почему мечтает вернуться в Одессу.
Мы познакомились на занятиях линди-хопом, когда Наталья была еще не замужем — миниатюрная, нежная, хрупкая девочка, поющая джаз. Потом всем коллективом радовались появлению и взрослению маленького Саши в новой семье, а потом всю жизнь пошли кувырком…
Марсельский след
В том страшном феврале сыну Горбулинских было 4 года, он ужасно пугался обстрелов и сирен. Кроме того, вспоминает моя собеседница, был момент, когда, выходя в магазин, было почти невозможно встретить на улице людей. И непонятно, куда бежать, если воздух рассекает вой сирен. Муж буквально умолял, чтобы жена эвакуировала малыша. И 5 марта они все-таки сели в служебный автобус.
Транспорт для украинских беженцев предоставил марсельский офис мужа. Марсельцы в то время имели очень много филиалов в Украине, Румынии и Болгарии, а также в Польше.
Нас предупредили об отъезде вечером, а утром отправились на Констанцу: в конторе здесь были люди, которые могли помочь с расположением, едой и т.д. Сказали вначале, что мы очень быстро доедем, это близко. А когда уже добрались до украинской границы, я выяснила, что мне просто еды не хватает для ребенка. Так у водителя были сухари, очень много сухарей, и он делился ими с детьми, со мной. И другие люди, вероятно, менее оптимистичные, чем я, делились с нами едой.
Папа Саши до сих пор работает в Одессе на том предприятии, оно стратегическое, у него бронь.
Отец Натальи за несколько лет до полномасштабки уехал работать в Португалию, там и живет. А мать осталась в Украине – продала дом в Одессе и поехала в Балту – в город, где она родилась.
То есть о Констанце никто не мечтал, караваев на встречу не готовил, но, как оказалось, на новые обстоятельства повлияли «предыдущие звезды». За счет марсельской компании до конца мая украинцев разместили в гостинице четыре звезды на берегу моря, где еда предоставлялась три раза в день. Вместе с тем, румынский банк почти сразу предложил людям сделать счета, потому что контора подала заявку на всех прибывших.
Таким образом, об обязательной временной защите мы позаботились только в апреле.
Когда мы должны были уже уехать и искать себе жилье, компания помогала и с этим: они готовы были оплатить риэлторские и жилье оставшимся (потому что осталось не так много, процентов 70 уехали либо дальше, либо вернулись в Украину). Всем либо сняли какую-нибудь виллу в Тульче, а тем, кто смог найти себе апартаменты здесь, компания еще год платила аренду. Но где-то летом я отправилась на программу 50/20, чтобы снять с компании обязанности по уплате денег. Потому что, даже когда в Украине был перерыв в работе, они платили оставшимся работникам зарплату и устроили выехавших. То есть я им очень-очень благодарна, потому что за то время, что они нас поддерживали, я, в принципе, уже немного встала на ноги.
Вспоминаю, в первое время, когда мы жили на берегу моря, мне было очень необычно слышать тишину и чаек, очень много чаек. Это было так умиротворяюще.
Я уехала с двоюродной сестрой своей, я предложила ей нашу помощь, и мы с сыном и с нею два месяца жили в одном номере. Это было очень тяжело, потому что мы очень разные два человека. Сестра не выдержала и вернулась домой, а я в апреле уже нашла работу.
От вокала к фонетике
Как и многие активные переселенки, сначала Наталья пошла волонтерить в бесплатный центр для украинских деток. Привела своего ребенка и сказала хозяину, что имеет образование воспитательницы и может работать с детьми. Он обрадовался, и на полмесяца женщина обеспечила себе занятость.
Потом из волонтеров осталась я и еще одна женщина, была маленькая группа детей, и хозяин предложил нам платить немного денег, чтобы нас поддержать. Так садик стал платным. Но все это продержалось только до августа того же года, а потом оказалось, что аренда слишком высока, и нас попросили уйти. Да еще моя коллега решила домой вернуться, и я осталась одна. А людей, которые в очереди стояли в нашу группу, потому что мы в тот момент были единственным украинским центром для детей в Констанце, было много. Родители были в шоке, потому что они не планировали держать детей без развития, и попросили что-то с этим сделать, что-то продумать и открыть. Я и думала.
В сентябре впервые после начала полномасштабного вторжения Наталья приехала домой – отдохнуть, поразмыслить. И так случилось, что за то время муж не сильно тратил зарплату скопил денег и предложил их ей, чтобы она открыла свое дело.
Женщина объясняет, что, по румынскому законодательству ее украинское образование не позволяло открывать детский сад или развивающий центр. Но изобретательность – не последняя черта нашего народа.
Я выяснила, что могу открыть авторскую школу. Нашла помещение, сняла его, подписала контракт, открылась и пригласила всех, кто ходил к нам раньше. И они пришли.
Первый месяц работала сама, а потом взяла на работу свою знакомую, у которой был опыт работы в дошкольном детском заведении. А так как центр работал только до обеда, во второй половине я стала брать клиентов, потому что я еще попутно, уже во время войны закончила магистратуру, как логопед. У меня не самая высокая цена на украинском рынке и очень удобная локация в центре города. А так как у меня специализация «тяжелые речевые нарушения», я работаю с особыми детьми. Таких специалистов не так много и в Констанце, и в принципе, то у меня очень-очень много практики, очень-очень плотный график, очень-очень много детей в работе.
Я не могу сдержаться и спрашиваю, где тогда помещается джаз и вокальные уроки?
Моя музыкальная карьера погибла в прошлом. Я пою себе, даже привезла свое фортепиано сюда. Я не хотела его продавать, потому что все равно, за сколько бы я его не продала там, здесь не куплю ничего подобного. Так что я привезла его сюда, и я на нем играю, пою, что душе вздумается. Когда приезжала в Украину, ходила к своему педагогу по вокалу, я наведываюсь к ней до сих пор. А еще своих учеников, пока они были в Одессе, собирала несколько раз на своего рода певческий квартирник, это было прикольно.
Здесь, в Румынии, музыкальная вокальная практика была не богата. Ученики, которые мне попадались, — это был капец, и я их жестко фильтровала.
Теперь я свой голос дарю иначе. Я сейчас философски воспринимаю смену деятельности, потому что и сейчас ко мне ходят дети и я дарю им свой голос, чтобы они начали разговаривать. Я всю жизнь мечтала работать в сфере с особыми детьми. Но у меня не было возможности, потому что я почему-то думала, что в медицинский поступить ради этого я не смогу, денег платить все-все-все у меня не было, вот и решила учиться петь. Но призвание не отпускало. И еще до получения этой сертификации пробовала себя в этой работе в волонтерской организации, но с взрослыми людьми с особыми потребностями. Мне очень нравятся аутисты, я люблю детей с аутическим спектром, это моя любовь прямо, не знаю почему. И, наконец, я нашла себя. Здесь война, все эти ужасы, которые ежедневно накрывают, но если закрыть глаза и на минуточку забыть о происходящем, здесь я максимально счастливый человек сегодня. Но я бы хотела быть такой счастливой в своем городе, в жизни без ракет, сирен и убийств.
Эмоциональный отпечаток
Пани Горбулинская говорит, что сегодня уже вполне удовлетворяет их с ребенком потребности — снимает офис и апартаменты, одевает, лечит, кормит… Но «постоянно на стрессе», потому что сама по себе все время тревожится, да еще и работа такая, непростая.
Каждый месяц, как только кто-то ушел из группы, куда-то уехал, заболел, паникую, все закрываю, получаю нейродерматит. Но потом беру сессию с психотерапевтом, раскладываю все по полочкам и живем дальше. Мне в голову никогда не приходило, что я так смогу, эта ответственность – это то, что каждый день висит, и оно меня жрет, и это очень тяжело. Иногда мне страшно, потому что здесь ребенок, и он зависит от меня.
Мать приезжала ко мне с помощью несколько раз и была очень приятно удивлена Румынией. Ей понравилось здесь. Но вместе нам проживать тяжело. А продавать ее дом там, чтобы что-то отдельно покупать здесь – не уверена, что это имеет смысл.
Что касается интеграции, то она как-то не сложилась ни у женщины, ни у ребенка. В начале зарубежной жизни они общались только с работниками гостиницы, и там было несколько людей, которые очень хорошо говорили по-английски, а один дедушка даже знал русский. Именно он «подарил» украинцам несколько фраз для быта, и для Натальи это стало толчком для изучения румынского. Но в Констанце записаться на курсы было ужас как сложно.
Я нашла онлайн учителя – это был украинский аспирант в университете на Буковине на кафедре румынского языка. Несколько месяцев я изучала с ним румынский.
Честно скажу, я не боюсь разговаривать, мне это прямо прикольно. У меня не было такой ужасной речевой адаптации, как у некоторых людей. Если мне что-то нужно, я на любом языке, хоть на французском – из мюзиклов и языке жестов – что-то найду. Но у меня круг знакомых румын, на самом деле, хозяин апартаментов, хозяйка офиса и менеджер в банке.
Даже два года спустя, она подчеркивает, что на первых шагах все местные очень сильно помогали. Люди – от молодых до пожилых, которые встречались на улице, приглашали к себе в гости, пытались накормить, поддержать, успокоить.
Я в шоке была. Но идти намеренно в румынскую среду, чтобы найти себе там общение и задержаться в нем, тут у меня прямо барьер, не могу совсем.
И с украинским кругом тоже сложно, потому что в Одессе я выбирала себе друзей, как жемчужины — звездочка к звездочке. А здесь общаешься с теми, кого Бог послал. Я нашла здесь теплых людей из-за моей работы, но их очень немного. Обычно сталкиваешься с очень специфическими людьми.
Две мои лучшие подружки в Одессе. Одна военнослужащая в военном оркестре. А вторая – так сложились обстоятельства – нет украинского гражданства. Ее родили в России, но всю жизнь она прожила в Украине, ненавидит ту русскую, не знает другой жизни и не чувствует себя русской, впрочем имеет только вид на жительство.
А еще одна моя жемчужина, теплый любимый человек – мой муж. И он тоже далеко от нас.
Безотцовщина по неволе
В прошлом году, к сожалению, без любимого отца, для Саши раздался в Констанце первый звонок. Он отправился в частную украинскую школу.
Это дорого, но у меня очень-очень сильно активный мальчик, для него онлайн – это капец, причем и ему самому, и учительнице, и мне. Сын проучился первые полгода, и я его должна была забрать, к сожалению, потому что у него начались проблемы со здоровьем. Он в принципе тонок и прозрачен и почти ничего не ест. А там никто не смог помочь ребенку поесть, и поэтому начались очень серьезные проблемы с сердцем. Позже оказалось, что к этому добавлялись еще немного газлайтинг и буллинг со стороны учителя.
Мы вынуждены были поехать в Одессу лечиться, потому что я не знала, к кому обращаться в Румынии. Плюс этот языковой барьер, потому что я не знаю румынский на уровне врачей, а здесь далеко не у всех нормальное отношение к общению на английском.
Короче, я записалась по телефону к одесскому врачу, мы приехали, обследовались, получили назначение, и сегодня у нас совершенно здоровый ребенок. Такого сервиса, как в нашей стране, больше нет нигде в мире. Надо было уехать, чтобы в этом убедиться.
Вернувшись, сын ушел на полгода на домашнее обучение и закончил первый класс у меня на работе.
Сейчас мальчик проводит каникулы в летнем украинском лагере. С 9.00 до 17.00, под личным наблюдением директора, он нормально ест и хорошо себя чувствует, и ему все очень нравится. С сентября этот лагерь превратится в украинскую школу. Он автоматически пойдет туда. Эта статья расходов лежит на отце.
Мне бы очень хотелось, чтобы сын хотя бы немного выучил румынский. Возможно, это было бы круто, если бы он пошел в румынскую школу. Но здесь такая проблема, что не хватает школ даже румынам, и они не очень ждут наших детей в государственных школах. Чтобы осенью туда попасть, нужно было учиться в Хабе, который был открыт волонтерской организацией. Дети должны были в конце мая сдать сертификацию. А документы в школы подаются с начала мая до сентября. Было ясно, что на сертификации их валят, а в школах потом разводили руками, что мест уже нет. А в частные румынские школы украинских детей берут, но это еще дороже, чем наши школы. Хотя, кто там учится, уровнем довольны.
В ожидании экстаза
У Натальи есть возможность получить в Румынии легальное гражданство. Но она говорит, что, по непонятным причинам, ее что-то отталкивает от этого шага.
Обычно, заканчивая разговор, я спрашиваю своих спикеров о войне и мнениях на перспективу. Они разные. Кто-то уделяет этому много времени, кто-то «прячет голову в песок», оставляя Судьбе как-то «разрулить» будущее.
Все очень тяжело. Кого-то из знакомых уже нет в живых, один родственник у нас едва списался по состоянию здоровья, один близкий человек моего отца во время выполнения задания пропал без вести, несколько человек в оккупации. О пленных вообще страшно думать… Я радуюсь только, что среди моих очень близких людей все живы, очень повезло просто.
Я очень хочу вернуться. Мне очень хотелось бы открыть кабинет в Одессе и работать немного, может, лайтовее, чем сейчас, потому что здесь аренда, жизнь дороже, ну и вообще тяжело, потому что одна. И я понимаю, что, возможно, в ближайшее время этого не произойдет. Я тупо плыву по течению, хотя этого не люблю.
О войне тоже такой тонкий вопрос. Это, безусловно, наша победа, и, конечно, хотелось бы возвращение территории. И чтобы где-то был прописан запрет, чтобы они никогда больше к нам не заходили. Но это мечты. Чтобы какие-то тополя древние встали, как в сказках, чтобы они просто больше не могли проникнуть к нам. Потому что даже если представить, что просто подписывается сейчас какое-то перемирие, пусть это отвратительно, ведь мы столько потеряли, и это все равно опасно. И останется угроза, от того сумасшедшего соседа. Но мне кажется, что, как только просто прекратится огонь, у меня будет какой-то невероятный экстаз, и я просто все здесь брошу и вернусь.
Фото из архива Натальи Горбулинской
Материал создан с участием CFI, Agence française de developpement medias, как часть Hub Bucharest Project при поддержке Министерства иностранных дел Франции.
