После 24.02.22 многие украинцы по разным причинам и в разное время покидали родной дом. Кто-то в первый же день, испугавшись взрывов, убегал от обстрелов, кого-то гнала угроза оккупации, у многих физически больше нет места прописки, мужчины отправляли за границу семьи, чтобы воевать, не переживая за близких. Для нашей сегодняшней собеседницы «точкой беженства» стал зимний блекаут.
«Нужно было отвлекаться»
Одесситка Ирина Грабар до войны ощущала себя вполне счастливой, состоявшейся бизнесвумен из самой женственной сферы – бьюти-индустрии. За плечами огромнейший опыт от девочки из школы моделей Savrox Models до собственной школы звания старейшины среди украинского судейского пула.
Она и сейчас создает впечатление уверенной в себе, целеустремлённой и очень собранной. Но оказалось, и у таких украинок есть своя «ахиллесова пята».
Моя мама всё время паниковала, с начала года жила с подготовленным тревожным чемоданчиком, чувствовала приближение катастрофы, а я всё время отмахивалась и не верила этим прогнозам. Рано утром 24 февраля меня разбудил сын, узнавший о войне из интернета. Взрывов мы не слышали, хотя живем возле порта. Мы включили телевизор, и я помню, что смотрю туда и не улавливаю, что там говорят. У меня не было страха, было непонимание и полный хаос в голове. Мама сразу отправила нас в аптеку и в магазин. Мы выстояли огромные очереди и зачем-то скупали лекарства и продукты, которые в принципе, никуда не пропадали. И в первый день сразу мы увидели очень много военных.
Поначалу в наш район что-то прилетало чуть ли не каждый день, мы уже почти привыкли, а из моего окружения в Одессе никого не осталось. Но через полтора месяца блекаута я поняла, что, если я сейчас что-то не поменяю, я сойду с ума — настолько морально я была истощена в полной темноте.
У нас в Одессе очень большая квартира, но она вся внутренняя — пять комнат и два окна. Все двери стеклянные, но естественного освещения не хватает, и даже солнечным днем у нас всегда горит свет. Полтора месяца в такой тьме, с фонариками по улицам и дома, добивало меня больше, чем прилёты. Если даже где-то свет включали, то, поскольку мы живём в припортовой зоне, у нас не было электричества вовсе. Считанные разы его включали на полчаса.
Отопление у нас газовое, когда воду везде отключали, к нам на Польский спуск она вся стекала. На ней нельзя было готовить, но для каких-то технических нужд у нас была вода. Продукты мы вынесли на улицу, да особо уже и не запасали. Гаджеты заряжать ходили в «Афину» на Греческую, взяв с собой переходник-удлинитель на шесть гнезд. И сидели там по четыре часа возле генератора. Но телефоны были абсолютно бесполезны, связи не было никакой. Поэтому и работать я не могла никак. Как можно делать ногти, ресницы или что-нибудь ещё, когда все приборы требуют электричества. И я выезжала в салон на аренду. Даже не из финансовых соображений, потому что, если тебя наняли и забрали у тебя 40%, плюс нужно ещё аренду отдать, то ты просто можешь выйти в ноль. Но нельзя было находиться дома, нужно было отвлекаться чем-то. Потому что мы с мамой уже полгода жили на гидозепаме, а я неожиданно узнала, что такое панические атаки. Даже здесь, когда пару раз отключали свет, у меня начиналась неконтролируемая паника.
Но уехать тоже было нельзя. Помимо мамы, которая уезжать не хотела, потому что дома есть работа в привычном детсаду, у Иры есть двое детей. Решиться на отъезд она смогла лишь тогда, когда мама и сын сказали – «езжай и увози Маргошу». Дочке тогда было семь, а сыну исполнилось 18-ть. Он студент, с инвалидностью, имеет паспорт другой страны, но, как рассказала Ирина, государство его не отпустило, и мама осталась с ним.
Несколько моих друзей, которые для меня были очень близкими и уехали в первые дни, говорили: «Спаси хотя бы одного ребенка». Вот это «хотя бы» заставило больше не общаться с этими людьми. Но когда сын и мама стали меня уговаривать и настаивать, что заграницей дочке будет лучше, я согласилась. Она маленькая, очень сильно пугалась, перестала есть, перестала спать. И ещё полгода после переезда во сне разговаривала.
Для меня очень важно было одобрение мамы и сына, осознание, что я их не бросаю.
И даже после их согласия я понимала, что сама «в никуда» не поеду, я слишком большая трусиха. Перед Рождеством 22-го мы приехали сюда с моей подругой и ее двумя детками. Перед этим нашли квартиру через знакомых, которые уже здесь жили и познакомились с нашим будущим хозяином. Саму квартиру мы не видели, и это было чудом, что квартира оказалась очень комфортной. Мы с дочкой выезжали на пару месяцев, а живем здесь до сих пор. Но теперь у нас другая соседка, потому что муж подруги потребовал, чтоб они вернулись домой. А я за этот период выезжала домой лишь один раз — в июне прошлого года. И то только потому, что меня здесь очень сильно «залечили». За полтора месяца по здешним врачам я почти потеряла слух, и пришлось ехать в Одессу.
Мой последний план предполагал, что уже в феврале мы вернемся домой. Но как только я начинаю собирать вещи, начинаются безумные обстрелы Одессы, просто непрерывный ужас, который длится неделю, две, и потом опять всё стихает. Сейчас там снова стал пропадать свет. Поэтому мы пока здесь.
«Юмор» чужбины
Ирина вспоминает, что «приживалась» в новых обстоятельствах крайне сложно. И не только из-за отсутствия в обиходе румынского и английского. В Одессе, которая вчетверо меньше Бухареста, она везде передвигалась на своей машине, «даже в булочную». На новом месте первые две недели обследовала территорию только вокруг дома – «по чуть-чуть, маленькими шажками». И лишь через год начала понемногу использовать английский.
Возможно, это было связано с моим личным эмоциональным состоянием, но было невыносимо трудно. Мы терялись в метро, я училась пользоваться Google картами. Поначалу нас очень сильно дурили — и с телефонными карточками, и в такси — мы попадали с подругой в такие истории, что можно юмористическую книжку написать.
Когда только приехали, хотели поменять доллары, чтоб купить еду. Вышли на улицу, начали спрашивать у местных, ведь слово exchange знают все. И каждый второй нам ответил, что здесь такого нет, даже в молле. Дескать, надо куда-то ехать. Потом обнаружилось, что обменники просто перед носом – один, второй, третий.
Я очень боюсь и не умею вызывать такси. Как-то раз девочки мне вызвали машину. Я им дала наличку, они оплатили в приложении, я поехала. Таксист – крупный такой дядя — увёз меня очень далеко, в 6-й сектор, где с одной стороны уже были какие-то поля, кладбище и с другой стороны лес. Остановился, говорит, всё, здесь ты выходишь, и ты мне должна заплатить. А интернета нет. Хорошо, что у меня были деньги. Девочки потом звонили в службу заказа, но там сказали, что без чека доказательств нет, а чек он не дал. И сдачи, кстати, здесь таксисты тоже не дают.
Симки в телефон нам не продавали. Потом – о, счастье! — «подарили». Позже оказалось, что это контракт на три года. И хотя я не подписывала никаких документов, паспорт не давала, прервать этот «договор» я не могу. А тариф мой, вместо обычных 35 лей/мес. скоро превысит 80 лей.
С полгода, наверное, повсеместно у нас было так, а потом как по щелчку – раз, и резко всё прошло. Сейчас уже я умею пользоваться быстрым переводчиком, даже в музее, если гид разговаривает на румынском или на английском, просто ставлю голосовой переводчик и всё читаю. Приспособилась.
Но, сетует моя собеседница, круг общения за два года так и не расширился. Поэтому эмоционально и мама, и дочка ощущают себя, словно в замкнутом пространстве. Маргоша числится в своем классе в одесской гимназии, но сейчас на семейном обучении.
Мы платим за охранника, за медсестру, за все, будто присутствуем там физически. Когда наш класс перешел на оффлайн-занятия, нас поставили перед выбором: или менять школу, или заниматься дома, самостоятельно. И теперь в первой половине дня я учусь сама, чтобы понять, как ей это преподавать вечером. Потом все объясняю, мы делаем классную работу, домашнюю работу и всё это отсылаем учителю.
Особенно меня умиляет английский язык. Учительница её хвалит, ребёнок английский язык знает лучше, чем я. И я поняла, что, в самом деле, не обязательно знать самому, нужно уметь правильно объяснить.
Здесь у нас есть несколько мам, с которыми мы познакомились, когда наши дети ходили в один хаб и подружились. Мне очень интересно с этими людьми, но мы все живём очень далеко друг от друга, в разных секторах, у каждого есть свои дела, и встречаться часто не можем, да и подругами не стали. У меня много клиентов, с которыми при встрече я могу пообщаться. Но близкого друга или товарища ни я, ни дочь здесь не обрели. Ей проще, она хоть может онлайн с подружками поговорить и поиграть каждый день, я так не могу. С прежним окружением мы списываемся регулярно, но это все же несколько иное общение.
Профессиональное хобби
Специальность визажиста Ира выбрала в восьмом классе советской тогда еще школы, когда мама отправила ее в модельную студию. Девочкам преподавали и дефиле, и косметологию, визаж, причёски, стилистику, моделинг. Восьмиклассница пленилась всем этим калейдоскопом, в мечтах видела себя визажистом высокого уровня, но, окончив в школу, поступила на учебу в совершенно иную сферу. Встретиться с профессией мечты помог случай.
Я поехала с друзьями в Киев по делам. И оказалась в большом душном коридоре среди претенденток в ученицы к ведущей визажистке журнала «Натали». Молва гласила, что эта грозная стилист отбирает людей не по знаниям, а в силу собственной симпатии. Мы все ждали собеседования с нею уже три часа, и от скуки я достала пинцет и начала девочкам корректировать брови. И тут она подошла и сказала: «тебя буду учить».
А потом я училась у Инны Чурия — это очень известный киевский театральный гримёр. Она уже в возрасте, но продолжает работать. Всю жизнь я учусь у кого-то, но, когда я начинала, не было профессии «визажист», а то, чему мы учились, даже с нынешним гримом не имеет ничего общего — это разные профессии.
Почти два десятилетия Ирина отработала в Одессе обычным визажистом в модельном агентстве Savrox Models, из которого когда-то вышла. Агентство в то время устраивало конкурсы «Мисс Одесса», «Мисс Украина», «Пани Одесса», «Мистер Одесса», «Мини-мисс» — в общем было монополистом в этой сфере. В обязанности Ирины входил визаж для фотосессий, причёски, а также функции арт-директора. И параллельно она училась в Киеве на специалиста public relation. Зайти на очередной вираж в карьере снова помог случай.
В 1997 году, как директор модельного агентства, я повезла наших девочек в Каховку на конкурс «Королева красоты». Там со всеми участницами и гостями работала визажист, которая была на восьмом месяце беременности. Стояла очень сильная жара, и у неё начались преждевременные роды. И Влад Ряшин — тогда еще просто ведущий телепрограммы «Мелорама» (позже директор «Первого канала») — бегал по площадке и кричал: «Тут есть хоть кто-то, умеющий держать кисти?». А, поскольку я не расставалась со своим чемоданчиком и палеткой «Рубероуз», я отозвалась и проработала со всеми актерами и певцами, кто принимал участие в этом шоу. Даже с Boney М. После этого мы еще долго дружили с группой «Скрябин».
Когда закончились «Таврийские игры», мне предложили стать гримёром в программе «Мелорама», и я несколько лет проработала на телевидении в Киеве. Но быт там был довольно тяжелый, я наезжала постоянно домой и решила всё-таки вернуться в Одессу. Создавать салонный макияж мне уже стало не интересно. Я уехала на повышение в Париж, где получила звание Мастера международного класса, ездила в Милан, работала на Неделях высокой моды и во Франции, и в Италии, на многих мероприятиях fashion-индустрии.
До начала ковида я уже была старейшиной украинской организации ККС, которая объединяла всех визажистов, парикмахеров, гримеров. Мой опыт и статус позволял мне быть не просто судьёй международного класса, а иметь право судить судей. Нас на то время было трое таких специалистов в стране, которые общались непосредственно с Парижским институтом ОМС и судили Чемпионаты Европы и Мира в бьюти-сфере.
А та палетка «Рубероуз», как счастливый раритет, сохранилась у меня в Одессе до сих пор.
Дома это обилие знаний и регалий вылилось в одну из первых в Украине школ, которая предлагала насыщенную и разностороннюю программу обучения. Там преподавался визаж, причёски, стиль, наращивание ресниц, ногтевое искусство, шугаринг и перманент. Настоящий Эдем для современных Барби.
Сначала вся программа обучения длилась полгода, потом её модифицировали и уложили в четыре месяца, потом в три, однако, утверждает Ирина, ее ученики выходили из школы профессиональными визажистами, гримёрами, мастерами боди-арта. И могли предлагать детские аквагримы, делать росписи на животах будущих мам, работать в любой стилистике – японский, арабский, индийский макияж, Хэллоуин, картины на теле. И плюс — умели обращаться с бутафорией: создавать и костюмы, и полностью весь образ по заданной заявке.
В те годы был бум бьюти-индустрии, и наша школа работала ежедневно с 10:00 до 20:00, двухчасовые уроки, группы от 5 до 10 человек. И некоторые мои ученицы в Одессе даже сейчас, когда вся эта сфера практически развалилась, умудряются работать.
И я тоже умею делать все, чему учили в моей школе. Поскольку нельзя взять на работу людей, оценить их, если ты сам ничего в этом сегменте бизнеса не понимаешь.
Большую часть своей жизни я осознанно выбирала преподавание. Даже во время ковида периодически были небольшие какие-то мастер-классы. А здесь я этого не делала уже полтора года. Поэтому, когда в IOM мне предложили раскрыть секреты стильного макияжа для взрослых дам, я с радостью согласилась.
Ирина попала в эту негосударственную гуманитарную международную организацию, обратившись за психотерапевтической помощью. Неожиданная осенняя апатия почему-то стала латентно-стабильной. Еще не депрессия, но уже ничего в жизни не хочется. Будучи обычно энергичной и решительной, Ира запаниковала. К счастью, для восстановления психики хватило всего трех сессий. Но встреча с психологом внесла в обычную бухарестскую жизнь, расписанную между маникюрами и наращиванием ресниц переселенкам, почти забытую радость учительства. Правда, пока единовременную.
«Школьные» мечты
Сложившаяся тут клиентура дает возможность закрывать базовые потребности, объясняет одесситка. Для того, чтобы жить в Бухаресте более-менее спокойно, нужно обслуживать хотя бы 50 человек в месяц. Но это нереально: и спроса в таком количестве нет, и конкуренция среди мастеров-украинок огромная. Даже с заведомо низким уровнем подготовки, научившись по роликам в интернете.
Я б, конечно, хотела открыть здесь свою школу, всё время об этом думаю, но на всё на это нужны вложения или спонсор заинтересованный. А, чтобы найти спонсора, нужно на приличном уровне знать хотя бы какой-то язык. Тут очень много подводных камней, которые я не знаю, как решить одной. Если бы была команда — кто-то парикмахер, кто-то косметолог, кто-то шугаринг, — мы не конкуренты друг другу, но мы могли бы что-то придумать, как один мегамозг. Именно так у меня было в одесской школе, там каждый был силён в чём-то своём, но создавали мощный двигатель. А одному это не подъёмно.
С другой стороны, я очень сильно хочу вернуться домой, не вижу себя нигде больше. Моя семья, дети и внутренняя стабильность, устойчивое понимание, где я и зачем – мои опоры и приоритеты. Если одна из этих составляющих выпадает, моя гармония нарушается. И для того, чтобы собрать себя опять в кучку, требуется много времени и усилий.
Здесь прекрасная страна, прекрасный город, хорошие люди, мне очень здесь нравится, но я хочу к сыну, к маме, к своей привычной жизни. Хотя понимаю, что той, привычной уже не будет, но мы можем строить новую.
Ирина мечтает, как снова организует в Одессе свою школу. Возможно, не сразу. Скорее всего, опять придется начать с салона, как 24 года назад. Но старейшина ККС верит, что в Украине настанет время, когда бьюти-сфера вновь станет востребована.
Наши женщины — самые красивые, везде и всегда ухоженные. Причем, они делают все это, в первую очередь, для себя. И чувствуют себя королевой, даже в отсутствие королевского обеспечения.
Возможно, в будущем индустрия красоты как-то трансформируется. Но я очень быстро учусь всему. Мне нужно несколько раз показать, и я смогу выполнить все, что угодно. Я себя вижу только в этом, и хочу делать качественно то, что мне нравится. Мне с юности отзывалась поговорка: «Найди себе занятие по душе, и тебе ни одного дня в жизни не придётся работать». Я всегда относилась к делу своей жизни, как к хобби, которое мне приносило удовольствие, а заодно и деньги. А «работа» это что-то для меня такое, рабское, по принуждению.
Мне кажется, дома я смогу горы свернуть. Но для меня главное, чтобы было закрыто небо, чтобы ничего не падало, ничего не взрывалось, чтобы не гибли люди. Тогда я буду спокойна за своих детей и смогу воплощать любые мечты.
Натали ШЕСТАКОВА
Фото из архива Ирины Грабар
Материал создан при участии CFI, Agence française de developpement médias, как часть Hub Bucharest Project при поддержке Министерства иностранных дел Франции.
