Читатели нашей газеты обратились в редакцию с предложением: расскажите в рубрике «Легенды Одессы» о Зелёном театре. И тогда наш постоянный автор Валентин Крапива внёс контрпредложение: «А давайте вместо архивной истории Зелёного театра, я расскажу вам одну историю, похожую на легенду, но чистую правду».
В 1972 году люди, наделённые властью, благополучно прикрыли КВН. Люди, наделённые тем, что как раз власти не присуще, то есть талантом, оказались без любимого дела, и как следствие — без любимого города, потому что потянулись к очагам столичной культуры, то есть в Москву. Первым из одесситов в Москву подался Юра Волович, КВНовский автор, переключившийся на эстраду, а позднее автор сценариев для кинокомедий Леонида Гайдая. Вскоре и ваш покорный слуга оказался в Москве, где мы с Юрой стали трудиться на благо эстрады.
Эстрада не имеет прописки — она кочует, периодически расцвечивая тот или иной город афишами, а разговоры — слухами. Летом 1974 года расцвела и Одесса — полутораметровые анонсы призывали увидеть в Зелёном театре весь цвет советской эстрады: оркестр Олега Лундстрема, а с ним Валентину Толкунову, Льва Лещенко, Геннадия Хазанова и ещё десятка два звучных имён, а внизу мелко даже наши с Юрой фамилии. Одесса ответила достойно, заполнив театр всем цветом тонких ценителей искусства: личными парикмахерами партийного начальства и ударникам мясного корпуса Привоза, которым дирекция Зелёного театра билеты повезла прямо к колоде, зато и ушла оттуда с такой голяшкой, какая не снилась даже лучшим голяшкам распутного «Мулен-Ружа».
Стоит ли удивляться, что после такого успеха сборные концерты в Одессе продлили ещё на недельку, и это породило одну очень серьёзную проблему. Все в коллективе знали, что мы с Юрой из Одессы. Продление гастролей совпало с одним очень личным моментом в жизни Воловича — его днём рождения. Получалось, что он дома, а остальная бригада в гостях. Барабанщик из лундстремовского оркестра Аркаша, всегдашний выразитель чаяний всей бригады, зажав Юру в кустах сирени, благоухавшей со стороны служебного хода, был суров:
— Юра, если ты зажмёшь день рождения, мы перестанем тебя уважать. Ребята застоялись и хотят расслабиться. Они уже даже купили тебе подарок.
Заявление «ребята застоялись» было из разряда домыслов. Только третьего дня мы с Юрой самолично под честное слово КВНщиков извлекали из медвытрезвителя поштучно и развозили оптом всю медную группу оркестра и примкнувшего к ним контрабаса. Причём, чтобы оттранспортировать медную группу на третий этаж гостиницы «Красная», пришлось даже нанимать двух швейцаров, а для контрабасиста — ещё и милиционера.
.jpg)
Но у Аркаши в колоде имелась козырная карта — подарок. И, главное. Юра был дома, а домом была Одесса, и не принять гостей — такое в мозгу не укладывалось.
В рамках той сборной бригады, приехавшей в Одессу, к нам двоим, бывшим КВНщикам, примыкал Гена Хазанов, тоже когда-то выступавший за команду КВН Московского инженерно-строительного института. Гена в деликатном вопросе «как быть любимым оркестром?», конечно, был опытнее Воловича.
— Юра, и не думай о банкете. У нас в бригаде по списку восемьдесят человек, это, не считая друзей, которые на банкет придут первыми и уйдут последними. День рождения надо устроить за кулисами: лёгкий фуршет с тяжёлой головой наутро. Причём, без водки, которую всё равно не разрешит инспектор Росконцерта. Значит, вино. Для тяжёлой головы вина должно быть много. Значит, разливное. Думайте, орлы, где взять.
— Чтобы много и хорошего, да к тому же подешевле — надо ехать к народным умельцам, то есть на село, — вставил свои пять копеек я.
— А стаканы?! — простонал Волович.
Но для человека, который в будущем будет руководить Московским театром эстрады, разве такая мелочь могла стать препятствием?
— Зачем нам стаканы! — недоумевал Хазанов. — Вон стоит всё, что нужно!
На двух тумбах, обрамлявших лестницу, ведущую к сцене, стояли два алюминиевых бака на сто литров с краником внизу и кружкой на собачьей цепи. Это был отголосок одесской холеры, о чём напоминала надпись «Кипяч. вода».
Итак, проблема, как придать банкету походную непритязательность, была решена. Но оставалась главная — собственно вино.
На следующий день, одолжив в парковом буфете десять 20-литровых бутылей, мы погрузились в старенькую Юрину «Волгу» и втроём покинули город боевой славы Черноморск, взяв курс на город алкогольной славы Шабо. Командором пробега Хазанов сразу назначил себя.
.jpg)
Город Шабо жил героической жизнью партизан белорусского Полесья. Уютный, словно сошедший с гоголевских страниц, городок украшали аккуратные живописные домики. И даже намётанный глаз никогда бы не определил, что под каждым из них таится бункер, этакий «вервольф». Бункеры скрывали святая святых: умопомрачительные по размерам бочки с умопомрачительным по вкусу вином. Режим секретности был спровоцирован рыскавшими по району работниками ОБХСС (Отдела борьбы с хищениями социалистической собственности), боровшимися не столько за то, чтобы не расхищалась социалистическая собственность, сколько за то, чтобы приумножалась собственность их личная.
И вот, в какой бы дом мы не стучали, как бы слёзно не молили: «Хозяюшка, дай с дороги винца испить!» — перед самым носом двери захлопывались. Слава богу, нашлась добрая душа, которая шёпотом, через дыру в плетне всё прояснила:
— Не дадут. Ваш товарищ, тот носатый, так на одного из ОБХСС похож, что мурашки по коже даже не бегают, а сразу разбегаются.
Носатый, то есть Хазанов, назвавшись командором, понимал, что от него ждут командорского шага, и он решительно шагнул к ближайшему затаившемуся бункеру. Дверь открыла хозяйка. Гена потребовал хозяина. В недрах дома послышалась возня, и вышел типичный сельский гегемон, помятый, словно мял его сам Иван Поддубный.
— Мы артисты! — с надрывом провинциального трагика бросил Хазанов в публику коронную фразу. — Нам для эстрадного номера нужно вино.
Помятый гегемон, похоже, был не из робких и захихикал:
— Розумиеш, Клава, тэпэр артысты вже в ОБХСС служать!
— Неправда, я настоящий артист! — простонал Хазанов, хотя пафос его уже не пылал, а еле тлел. — Вы меня наверняка по телевизору знаете! Спорю на три рубля, что вы сейчас вспомните — я Николай Николаевич Озеров!
— Брешеш! — аж вспотел хозяин, который, как и всякий мужик, конечно же, болел тем нашим хоккеем.
— Внимание! Внимание! Говорит и показывает Монреаль! Сегодня решающая игра нашей сборной. Только победа, только победа чехов над канадцами позволит советским хоккеистам претендовать на медали.
Это всё голосом Озерова. Какое счастье, что в репертуаре Хазанова была пародия на нашего знаменитого комментатора. И какое счастье, что Николай Николаевич всегда был за кадром и не ездил в Шабо дегустировать вино.
Не знаю, изрёк бы в тот миг Станиславский своё знаменитое «не верю!», но в Шабо народ был попроще, без этих МХАТовских понтов, — он тут же потеплел душой, сразу скинув десять копеек на литре. А когда выяснилось, что мы берём не бутылку, а 200 литров, хозяин, явно начавший приобщаться к большому искусству, сказал:
— Двисти литрив?! О, цэ будэ добрый номэр!
И всё же, как человек, наделённый народной интуицией, захлопывая багажник Юриного «волгаря», он обнял Гену за плечи и поинтересовался:
— Хлопчик, я дывлюсь — ну, дуже ты молодый. То ты не Озеров, кажы правду: ты мэнэ розиграв?
— Разыграл, — честно признался Гена. — Я Райкин.
И тут же исполнил вторую пародию, уже на Аркадия Исааковича. Мы отъехали уже довольно далеко, а я всё оглядывался в стекло заднего вида: хозяин, помятый жизнью и Поддубным, стоял, раскрыв рот.
Уверен, что по сей день в Шабо живёт легенда, как в это благословенное место приезжал Райкин, который выдавал себя за Озерова. А что, Райкин тоже ведь был большой артист.
Завершит эту историю, увы, проза жизни. В тот вечер на две предваряющие театральную лестницу тумбы встали… Нет, не бюсты с гордыми профилями основоположников театрального дела Станиславского и Немировича-Данченко, а две ёмкости с не менее гордыми краниками. И ни один из восьмидесяти артистов в тот вечер не прошёл на сцену, не пригубив из кружки на собачьей цепи.
Делалось это так дружно, что инспектор Росконцерта, который специально ездил с каждой бригадой, чтобы блюсти её нравственность, весь вечер мучился вопросом: «Что же такое поели артисты, если у них такая жажда?». А это была жажда жизни, ибо ничто не сравнится с той жизненной силой, какая загадочным образом сконцентрировалась в шабском нектаре.
И лишь с последним взмахом палочки Олега Лундстрема инспектору пришло в голову самому утолить жажду. То ли потому что ему на донышко кружки накапало только несколько капель, то ли потому что чувство долга затмило остальные чувства, инспектор после последнего поклона артистов, ткнув в Воловича пальцем, объявил:
— А вас, Волович, я отстраняю от концертов!
Но Аркаша, выразитель чаяний бригады, взяв инспектора за талию, повёл в проверенные кусты сирени:
— Палыч, у Юры день рождения. Если бы ты был не из своей занюханной Москвы, а из Одессы, ты что не налил бы гостям?
— Ну ладно, — вмиг оттаял инспектор, не прекращая следить за рукой Аркаши, которой тот размахивал для убедительности.
Да, чуть не забыл сказать, что когда Аркаша хотел быть убедительным, он всегда брал в руку то приспособление, которым бил в большой барабан. Я мог бы сказать, что оно напоминало булаву гетмана Хмельницкого, но это не совсем точно, потому что Хмельницкий против Аркаши был слабак — аркашина булава была в три раза больше. Так что мирные переговоры хозяин булавы закончил почти дружески:
— Кстати, Палыч, мы тут Юре на подарок скидывались, так с тебя десятка.
Юра был счастлив. Вечер был хорош и народ был хорош. Но особенно хорош был подарок. Аркаша вручил Юре шариковую ручку. Но какую! На ней была изображена девушка в купальнике.
— Юра, поверь, это мировая вещь, такое только в Одессе найдёшь! Смотри: если ручку перевернуть, — продемонстрировал Аркаша уникальные возможности подарка, — девка раздевается. Ну, прямо, как на одесском пляже. Мы с медной группой проверяли — очень похоже.
