Порто-франко и контрабандисты: как в Одессе раньше всех на 1 мая начали гулянья устраивать

Солидарность по-одесски

Говорят, считать 1 мая официальным Праздником весны одесские власти распорядились где-то ещё в конце 20-х годов ХІХ века, и то была не блажь, а насущная необходимость. В Одессе существовало порто-франко со всеми вытекающими из порто-франко требованиями: граница, досмотр, таможенные сборы. Кордон проходил по нынешним улицам Пантелеймоновской и Старопортофранковской. Граница — фактор очень ограничивающий, по крайней мере, на границе никто ничего не празднует, кроме, конечно, таможенников, и то, когда удаётся перехватить партию чего-нибудь «праздничного», короче, в бутылках. А тут кому-то пришло в голову, что весну логично встречать на природе. Вот на один день и было дозволено одесситам пересекать границу гружёнными «контрабандой», в общем, крепкими напиточками, хрустящими огурчиками, копчёнными скумбрийками и духмяными колбасками. И что настораживало: никаких красных флагов, никаких портретов вождей. «Какой же без них праздник?!», — скажет кто-то. А вот у одесситов в старину как-то получалось!

Откуда мы это всё взяли? Честно скажем: из газеты «Одесский вестник» за 1834 год, номер от 5 мая. От Карантина до Фонтанов прибрежные склоны покрывали «нарушители границы». Здесь преобладали одесские семейства в полном сборе: от шумной ребятни, опрометчиво выпущенной на волю из чопорных одесских квартир, до благодушно поглаживающего бороду дедушки, героя всех русско-турецких войн, в том смысле, что он уж столько лет героически отмазывался участвовать в тех войнах, мотивируя тем, что он не турок воевать со всякими турками. Хотя о каких войнах могла идти речь, если в Одессе всегда царила не показная, а подлинная солидарность трудящихся, а уж 1 мая и подавно.

Стоило под одним из кустов закипеть русскому самовару, как к нему тут же жестами приглашались все окружающие. В то время как под другим кустом обрусевшими греками делались попытки вовлечь всех в греческую пляску, причём призывали греки словесно, так как их самих, нагруженных узой и бараниной, вывести из лежачего состояния на травке не мог даже зажигательный греческий сиртаки. А в метрах двадцати под кобзу звучало унылое (потому что кончилась ракия) пение булгар. Пение так рвало душу уже задремавших под дальним кустом украинцев, что от своего куста кусту загрустившему они посылали бутыль первача, в чём вскоре горько раскаивались: о том, чтобы задремать, уже больше не могло быть и речи — какой украинец дремлет, когда где-то разливают первач?

А дальше поляки, немцы, евреи, арнауты, одним словом, просто одесситы, ибо все вышеперечисленные народы и нации, не забывая о своей исторической родине, не прочь были зваться одесситами, что тоже было почётно.

Сад майских радостей

С годами одесситы, продолжая исполнять распоряжение властей о гулянии на первый день мая, лишь расширяли географию культурных точек. Уже не только на склонах царило праздничное настроение. Для поддержания его выезжали на хутора под Одессой или на дачи, которые в те времена были, по сути, мини-парками. Прогуливались по аллеям, спускались к купальням у моря, а потом в укромной беседке, порой возведённой всего на один день 1 мая, накрывался стол, за которым не только угощались, но и пока мужья отмечали тостами цветенье природы, жёны расцветали не хуже какой-то там природы, поскольку под столом рука соседа-офицера очень способствовала такому расцвету.

Но особо почитаемым местом первомайских гуляний практически всего города становилась дача Дюка де Ришелье, которую, уезжая во Францию, тот подарил Одессе. Но это же была Одесса — здесь градоначальники всегда отождествляли себя с городом и к любому подарку относились как к своему личному. Не стал исключением и градоначальник А.И. Лёвшин. Правда, и у одесситов к подаркам было специфическое отношение. Поэтому накануне они информировали градоначальника, чтобы 1 мая ворота не закрывал и ждал гостей. Тот был покладист и щедр — один день можно.

1 мая на дачу Ришелье свободно допускались экипажи. По случаю праздника против дома устраивались качели. Поляны превращались в площадки для игр. Дюковский сад и противоположная гора  живописно иллюминировались. И в довершение известный одесский ресторатор Афанасий Алексеев разворачивал несколько походных кухмистерских, накрывал столы, балуя гуляющих изысками своей кухни и репертуаром своего «московского народного хора», лицами смахивающего на соседей-молдаван, кроме дирижёра, который не смахивал, а точно был Шлёмой Гитманом.

А на аллеях расцветали розы. Вы скажете: какие розы 1 мая! Отвечаем: одесские. Это раскрасневшиеся, как розы, от обилия поклонников и избытка внимания дамы, были столь соблазнительны, что каждый мужчина не прочь был такую розу сорвать, а если без иносказаний, сорвать хотя бы её поцелуй, но об этом не стоило даже и мечтать… по крайней мере, пока не стемнеет или муж не захмелеет.

Зато достаточно было опуститься чарующей южной ночи, взлетали ввысь фейерверки, разбрасывали искры бенгальские огни, взрывались петарды. И всё с благодатным грохотом. Он был весьма кстати, ибо заглушал долетающие из разных концов сада звуки сочных и смачных поцелуев. Зная одесситов, заверяем вас, что целовали они не разбросанные там и тут статуи всяких греческих богинь, кстати, в своё время придумавших себе на радость, а нам на беду проклятую эротику.

Любовь под вязами

Но у этого бесшабашного гуляния по Дюковскому саду и вроде бы бесцельного прохаживания среди акаций и вязов была всё же одна хорошо продуманная и законспирированная цель. В те годы её называли «ярмаркой невест». Те, кто во время зимних балов не успел обзавестись невестой или подцепить жениха, последнюю ставку делали на маёвку в столь благодатном для такой святой цели месте. Главная, рассекаемая ступенями аллея, за глаза звалась «променажем» и негласно предназначалась для амуров. По краям её выстраивались семьи, в которых имелись непристроенные девицы. При этом каждая семья вроде бы беседовала о чём-то о своём. Но с каким риском для здоровья это делалось: с риском вывернуть шею, а то и хуже — на всю жизнь окосеть. Ибо всё внимание участников этого милого обмана было на аллее, по которой фланировали женихи.

Эти вели себя раскованно и даже чуточку нахально, разглядывая «товар» и сокрушаясь, что, увы, его не пощупать. А за той чинно текущей кавалькадой, то вливаясь в неё, то отставая на пару шагов, следовали лучшие одесские свахи, ибо время было очень церемонное — ловля невест на живца теряла всякий смысл, если «рыбак» не был представлен избраннице. Без этого ситуация становилась форс-мажорной — заговорить, не будучи представленным, считалось моветоном. Вот тут и подавался свахе условный сигнал, означавший нечто вроде команды «фас». Вмиг подкатывала какая-нибудь Аглая Ивановна, знавшая весь не обвенчанный город. Следовал картинный всплеск руками и: «Ах, Иван Фёдорович, какими судьбами вы тут? Ба, и Марья Алексеевна сегодня заглянули на маёвку! Кстати, вы знакомы?». После этого сваха облегчённо утирала платочком лоб, но нечаянно платочек роняла. Претендент в женихи тот платочек галантно поднимал и подавал свахе, и та прятала его в ридикюль. А уж отойдя, проверяла, что в платочке завёрнуто. Не дай бог, ежели ассигнация менее трёх рублей, то можно было и вернуться, а уж вернувшись, внести ясность на всю недоданную сумму — что вы хотите, это Одесса.

А потом экипажи разъезжались, некоторые счастливо увозя чьи-то сердца, которые сразу после месяца мая (но не раньше, чтобы не «маяться») соединялись, образуя новые одесские семьи,  в которых рождались новые одесситы, ибо природу и её неписанные законы не переделать. А надо ли?!

И виноваты в том были три единства (почти по Аристотелю): единство места — Одесса, времени — май и действия — весна. Они декорировали этот город и помогали разыграть лучшую их пьес, которую кто-то сгоряча назвал «Жизнь» и в которой всё было пронизано одесским солнцем и пропитано ароматом весны. Ах, этот терпкий запах южного города! Рождённый в голой степи, город вынужден был завезти на эти берега растения и цветы практически со всего мира, и здесь им стало так комфортно, что начало казаться, будто они были здесь всегда, а не крылатая богиня из самой Самофракии на своих крыльях их занесла, дабы было чем ежегодно отмечать приход весны, нечаянно ставшей синонимом любви.