Когда в стране началась большая война, известный одесский врач-гинеколог Светлана Галич не осталась в стороне. Она сняла белый халат, надела военную форму и добровольно отправилась на фронт — спасать жизни не в родильном зале, а в мобильном госпитале под взрывами. Теперь, после трех лет службы, она снова принимает роды — но уже с новым опытом, верой в Победу и болезненной правдой о том, как меняет человека война.
Светлана Галич — выпускница Одесского медицинского института имени Пирогова. Доктор медицинских наук, профессор, заведующая кафедрой акушерства, гинекологии и педиатрии Международного гуманитарного университета. Врач акушер-гинеколог одесского роддома №1. Стаж работы — 37 лет. Автор 138 научных работ, соавтор 11 патентов Украины. Активно делится достижениями в профессии на своей странице в Фейсбуке.
— Переход от мирной жизни к военной службе для меня не был тяжелым, — говорит Светлана, — Я вообще человек легкий на подъем. Да и не могла поступить иначе. Совесть не позволяла. Именно так видела свой медицинский и гражданский долг. Поэтому с началом полномасштабного вторжения сразу пошла в наш базовый военный госпиталь, пообщалась с коллегами, чтобы понять: где именно я могу быть полезной. Выбрала мобильный госпиталь. Там пригодился весь мой предыдущий клинический опыт и знания вместе с хирургическими навыками, потому что приходилось останавливать кровотечения, обрабатывать раны, оказывать первую и этапную хирургическую помощь, стабилизировать состояние, чтобы раненого повезли на следующий этап, где он получит высокоспециализированную медицинскую помощь. Я тогда о своем возрасте совсем не думала. Казалось, что все быстро закончится, что победим уже очень скоро. И так пролетели два года. После наступления пенсионного возраста еще год добровольно прослужила. Получила трехлетний военный опыт. Но дальше надо было возвращаться к «мирной» профессии, чтобы не потерять ее навсегда.
— Как вы на фронте воспринимали своих пациентов?
— Как бывших новорожденных детей, которые рождались с профессиональной помощью кого-то из моих коллег — акушеров-гинекологов. Как детей своих матерей, которых мы должны вернуть их матерям. Вот такая у меня была профессиональная деформация.
— Какие ситуации, случаи вам больше всего запомнились?
— Ситуации бывали очень разные. Например, однажды обрабатывала огнестрельную рану военнослужащему, который подорвался на мине. Думала, что вынимаю слишком большой осколок, а на самом деле это было небольшое взрывное устройство. Оно могло сдетонировать, но все обошлось. Запомнила также наших несокрушимых морпехов, которые в 2022 году вышли из полуокружения очень истощенными. У них, бессильных и обезвоженных, мы даже кровь на анализы не могли взять, настолько она была густая. Пришлось сначала наводнять их организмы — ставить капельницы, поить водой и одновременно оказывать специальную медицинскую помощь.
— Иногда нас ротировали в больницы, где мы помогали гражданским коллегам в лечении военнослужащих. А в деоккупированных от врага городках сначала вообще не было врачей, поэтому некоторое время оказывали неотложную помощь гражданским людям. Как-то мне даже пришлось принимать роды у женщины, которая босиком бежала с оккупированной территории, потому что ей пригрозили расстрелом за то, что ожидает мальчика.
— Еще приходит воспоминание о небольшом ростом, худеньком пареньке-разведчике, которому мы оказывали медицинскую помощь после взрывной травмы. Он все время жаловался, что не вынес с поля боя командира. Ему все побратимы вокруг говорили, что видели, как он вынес, что все в порядке, а он не верил. Я спросила фамилию его командира. Выяснилось, что он лежит в соседнем модуле, в реанимации. И самым удивительным для меня было то, что командир оказался очень крепким мужчиной высокого роста. Нам было непонятно, как тот паренек-разведчик смог его спасти. Но такова человеческая сила. Она увеличивается в экстремальных условиях у мужественных людей.
Во всех случаях мы думали о том, что будет с нашими ранеными дальше. Особенно с теми, кто в результате минно-взрывной травмы терял конечности… Уже сейчас я чувствую безграничную благодарность к своим коллегам, которые работают в военных клинических госпиталях, в гражданских больницах, в современных реабилитационных центрах. Они творят, без преувеличения, чудеса, чтобы раненые и травмированные военные максимально восстанавливались физически. Чтобы не теряли веру в жизнь, верили в свое будущее.
— Светлана, женщине труднее на фронте?
— Тяжелее ли женщинам на фронте, точно сказать не могу. Ведь я никогда не была мужчиной. А если серьезно, то гендерный вопрос является достаточно непростым вообще. Скажу так. Отважных мужчин, мужественных и настоящих, встречала на войне вдоволь. Сразу на память приходят ведущие хирурги, травматологи и анестезиологи военно-медицинского клинического центра Южного региона, которые нас обучали, будучи опытными кадровыми военнослужащими. Да и среди мобилизованных медиков таких было много. К ним испытываю чувство безграничного уважения. Много мужественных и достойных мужчин разных немедицинских профессий — электриков, водителей, санитаров — пришлось встретить на войне. Они настоящие, патриотичные, мощные. Рядом с такими не тяжело, не страшно, безопасно и надежно.
— Однако я видела и мужчин, которые были слабее духом нас, женщин. В то же время многие женщины разных профессий на войне для меня стали образцом мужества и патриотизма. От полковников до солдат. От врачей и медицинских сестер до делопроизводителей. Я сейчас не ранжирую людей по их важности. Имею в виду исключительно причастность к медицине. Поэтому неоднократно имела возможность убедиться, что мужество не зависит от пола или от воинского звания. Она или есть, или ее нет. С другой стороны, встречались женщины, которые манипулировали своей женственностью перед командиром, рассчитывая на определенные преференции. На гендерные различия в начале войны мы реагировали с юмором. Например, когда нам впервые выдали мужские трусы, кстати, очень качественные. С мужской военной формой тоже было весело: штаны своего размера еще как-то надевали, а в куртках того же размера просто тонули. Но уже в 2023 году мы начали получать женскую форму. Это было очень приятно: талия в штанах там, где нужно, и куртка нормальная. Совсем другие ощущения.
— Совпали ли ваши представления о службе с тем, что происходило на самом деле?
— Я профессионально и личностно росла в академической интеллигентной среде медицинского вуза и клинических больниц. В армии пришлось столкнуться с людьми разных сфер деятельности, разного образования и воспитания. Кто-то откровенно спрашивал: «Зачем вообще ты приперлась сюда?». Хотя мне всегда казалось, что людей, которые пришли добровольно ради победы, нельзя обесценивать. Но это иногда происходило. Признаю, что не была к этому готова. К тому, что надо перенимать уникальный опыт наших военных хирургов, была готова. Что должна работать неутомимо, учиться, развиваться, была готова. А вот что человек, который моложе по возрасту и имеет высшее медицинское образование, будет посылать меня на древнем тюркском языке по известному адресу… причем просто так, от возможностей занимаемой должности и высшего воинского звания, это сначала казалось невероятным. Казалось, что все это не ко мне и не о нас. Не зная броду пошла в воду.
Так и не научилась воспринимать кадровый антименеджмент. Например, когда умелых хирургов или опытных анестезиологов с трехлетним боевым опытом могли отправить туда, где они не оперировали и не спасали жизни так, как могли бы. А выполняли работу, которую мог бы выполнять средний медицинский работник. Сложно бывало и тогда, когда один из наших командиров, не имея базового медицинского образования, выбирал странные медицинские управленческие решения.
— Очень унижало, когда приходилось писать объяснительные рапорты после каждого интервью, которое меня просили дать журналисты. Хотя каждый раз я согласовывала это и со своим командиром, и с пресс-офицером, а журналисты имели аккредитацию ВСУ и согласование с командованием медицинских сил. Но все же нашлось лицо, которому крайне важно было брать с меня объяснения и подписи о том, что я больше никогда не буду давать интервью. Неприятно, когда человек, который не защитил в своей жизни ни одной диссертации, не спас ни одной человеческой жизни, поучает взрослого человека, профессора в гражданской жизни, как школьницу, что давать любое интервью — это очень плохо. И при этом получает очевидное удовольствие от самого процесса «воспитания». При том что я хорошо осознавала, о чем могу говорить, а о чем — нет. Поэтому рассказывала исключительно о своих чувствах, об эмоциях, а не о том, чем именно и где мы занимались в то время. Мои положительные эмоции, моя гордость по поводу службы в ВСУ, согласитесь, не могут быть предметом военной тайны. Я знаю минимум пять человек, которые после моих сообщений в Фейсбуке и интервью пошли в ряды ВСУ. Это было не что иное, как мой вклад в популяризацию нашей армии. Потом поняла, что с системой воевать, особенно с той, в которой ты не росла, невозможно. И уже не давала интервью. Совсем. Мысленно пообещала, что когда уйду из ВСУ, обязательно обнародую эту неправильность. Что сейчас и делаю, кстати. Считаю, что в том, что с определенного времени мы не видим очередей перед ТЦК, имеется вина именно таких «деятелей». Людям, которые имели свою постоянную аудиторию, которых знали до войны, запрещали о чем-либо говорить. Даже рассказывать о своих чувствах и эмоциях. Я поняла бы, если бы это была рациональная военная цензура. Которая бы фильтровала, что можно обнародовать, а что нельзя. А просто тупо запретить все — много ума не надо. Наши живые эмоции в начале войны гражданскими людьми воспринимались как мотивационные.
— После возвращения к мирной жизни с чем возникают наибольшие трудности?
— Главное — полный когнитивный диссонанс. Как два мира — там и здесь. Не понимаю сегодня громкого веселья, не понимаю, зачем на больших скоростях мчаться на машине с громкой музыкой, тормозя так, что это пугает всех вокруг, потому что похоже на звук ракеты. Хочется сказать такому водителю: «Парень, если такой смелый и бесстрашный, иди в ВСУ, садись на танк и вперед, в атаку. Будешь героем. Или стань водителем военной скорой, которая эвакуирует раненых под обстрелами. Принесешь очевидную пользу». А так… Как говорят у нас в Одессе: «Еле-еле… сами знаете кто».
Мой женский мозг, в котором, как утверждают некоторые мужчины, присутствует исключительно «женская логика», не способен осознать, почему мужчины призывного возраста прячутся по тайным квартирам, чтобы не идти и не защищать свои дома. Некоторые люди за три года войны и при наличии частых массированных обстрелов до сих пор не понимают простых вещей: если не победить врага, такой как раньше жизни уже не будет. Мы в течение года работали на деоккупированной территории и наслушались рассказов людей о том, как их выводили на псевдорасстрелы, как издевались во время оккупации.
Еще очень напрягают «ряженые» в военную форму, которых здесь полно. Те, кто действительно служил, хорошо видят, кто просто носит форму, а кто — реально служит. Ведь военная форма — это как белый халат для медика. Только надев халат, ты не становишься врачом. Одевшись в пиксель, не станешь бойцом. Я лично очень уважала свою военную форму. Гордилась, когда ее носила. Даже ту, в которой куртка была великовата, а штаны мужские. Потому что форма — это очевидная принадлежность к ВСУ.
— Светлана, учитывая ваш опыт, что нужно менять в нашей повседневной жизни?
— Прежде всего следует четко осознать, что война продолжается. Всем осознать, а не только лицам, имеющим отношение к ВСУ. Считаю, что гражданские люди должны уметь оказать первую неотложную помощь себе и тому, кто рядом. В частности, наложить турникет или давящую повязку при ранении. Я и сейчас всегда ношу в сумочке два турникета, бинт, тактические ножницы. Потому что ситуация, когда может понадобиться помощь, — реальная и здесь. Считаю, что людей, которых научили этому, среди разных слоев населения должно быть как можно больше. От этого зависит безопасность общества в целом.
— А как относитесь к критике того, что происходит в армии?
— Прежде чем критиковать, советую применить известное высказывание Кеннеди, а именно: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для своей страны!». Когда критика звучит из уст военнослужащих, она мне понятна. Когда об этом говорят настоящие волонтеры, которые знают реальные потребности армии и на что-то нацеливают, тоже понимаю.
А вот когда у нас кругом «военные эксперты», которые раньше были «экспертами по вирусологии», да еще из-за границы, где нет прилетов и взрывов, критикуют… Это не критика, а банальный информационный шум.
— Как вас встретили после возвращения с фронта?
— В первый роддом вернулась, как в свою родную семью. Все три года коллектив меня морально поддерживал. Когда вернулась, встретили радостно, тепло. Я бесконечно благодарна за это — прежде всего нашей руководительнице Ирине Головатюк-Юзефпольской и всем, кого смогла обнять после возвращения. Именно они помогли мне как можно быстрее адаптироваться к гражданской жизни, вернуться в профессию. Сейчас, как и до войны, веду беременных, консультирую как гинеколог, провожу роды, продолжаю научные исследования.
Осуществлено при поддержке Ассоциации «Независимые региональные издатели Украины» и Amediastiftelsen в рамках реализации проекта Хаб поддержки региональных медиа. Взгляды авторов не обязательно совпадают с официальной позицией партнеров.
Читайте также:
В результате массированного удара дронами по историческому центру Одессы 17 июня наибольшие повреждения получили дома… Read More
Нацполиция Украины ликвидировала самое масштабное подпольное производство анаболических стероидов, действовавшее сразу в нескольких регионах, включая… Read More
Весенние заморозки нанесли серьезный удар по садоводству в Одесской области — урожай черешни, вишни и… Read More
Из-за регулярных обстрелов Одессы депутаты горсовета хотят увеличить количество точек звукового сигнала вдвое — с… Read More
Решением суда имущество ООО «Черноморский рыбный порт», включая причалы, передано в управление Национальному агентству Украины… Read More
Сегодня, 18 июня 2025 года, ДТЭК Одесские электросети проводит плановые ремонтные работы. В связи с… Read More
