Как полезно знакомиться в Москве

Когда соседи нанимают подводу и едут в магазин братьев Петрококино (Греческая, 26), покупать мебель, весь шумный двор затихает и начинает мучительно прикидывать: эти Граверсоны поехали покупать какую-нибудь белиберду, т.е. как говорят в Одессе «дрова», или Граверсонам захотелось шикануть. Так вот однажды соседи Файнзильбергов Граверсоны купили не «дрова» и не шик, а купили сказку — стулья самого Гамбса. Правда, не двенадцать, а одиннадцать (больше в магазине не было), но разве сказка от этого стала менее волшебной?! Нынешние одесские краеведы даже попытались на скорую руку соорудить следствие: а где же двенадцатый стул? Но заглянули в Горсад, и оказалось, стул стоит там. Конечно, это вызвало негодование: ох, и хитрецы эти Граверсоны — под свой стул оттяпали часть одесского Городского сада.

Советский Версаль
Говорят, так всё и было. Некую путаницу внесла неразбериха с фамилиями. Вот её-то мы и постараемся разрешить. Начнём хотя с того, что один из Файнзильбергов Илья взял себе литературную фамилию Ильф. Но кому это мешает, только гордость вызывает! Судьба прозорлива, она тем и славится, что знает, как всё запутать. Действительно, как эта злодейка всё запутала в случае с Ильфом и Петровым, мы знаем. Дружно родились в Одессе, а для того, чтобы познакомиться, им пришлось ехать в Москву. Да, так изловчиться надо было постараться. И они уж постарались, так на то они и одесситы. Причём случилось знакомство в довольно экзотическом месте.

В те 20-е годы в Москве имелся Дворец Труда (см. главу ХХІV «12 стульев»). Понятное дело, тот дворец был не Версаль. Так никому же в голову и не придёт в Версальский дворец под одну крышу втиснулись два десятка редакций советских газет и полсотни советских же учреждений — тут и у Людовика, и у Версаля сразу поехала бы крыша. Так вот, в том советском Версале, растолкав коллег, размещалась железнодорожная газета «Гудок» (вспомним «Станок» из ильфо-петровского романа). Особый для нас интерес представляет одна редакционная комната с загадочным названием «Четвёртая полоса». О том, что там творилось, ходили самые противоречивые слухи. Например, одна курьерша всех уверяла, что там «шесть здоровых мужиков ничего не делают, только пишут». Шесть здоровых мужиков там работали с письмами слегка матерящихся трудящихся, превращая их в злободневные фельетоны с хулиганскими заголовками. А то, что не поддавалось никакому облагораживанию, тут же попадало в висящую у входа стенгазету «Сопли и вопли». В эту комнату заходить боялся даже сам главный редактор. Никому не хотелось попасть на острый язык Ильфу, Петрову или Олеше, да и тем, кто к ним заглядывал в гости, — Бабелю, Булгакову и иже с ними.

Ньютона не видали?
Шлялся в поисках халтуры по коридорам Дворца Труда некий фотограф Гриша. На свою беду однажды он просунул голову в дверь с надписью «Четвёртая полоса». И всё!.. Нет, голова осталась при нём, но он её потерял, фигурально говоря.
— Гриша, ты ещё здесь?! В Народный комиссариат путей сообщения приехал английский изобретатель Ньютон. Срочно нужна его фотография в завтрашний номер. Тебе что не нужны деньги?! Лети пулей туда!
Ха, пулей! За гонораром Гриша летал быстрее пули! Зато в наркомате сразу получали головную боль. Учуяв запах гонорара, Гриша носился по этажам и требовал подать ему товарища Ньютона. К счастью, там тоже нашлись люди не без юмора, которые Грише отвечали:
— Это который Ньютон? Не Исаак ли Иванович? Зайди, голубчик, в паровозное управление, он у них ошивается.
Или зачастил в «Четвёртую полосу» молодой громоподобный поэт «с бараньей причёской и нескромным взглядом». Имя у него было древнегреческое Никифор, а невежество — не просто древнее, а дремучее. Но стихов за сутки он рождал море, и это море безжалостно выплескивал на головы ни в чём неповинных литсотрудников заветной комнаты. Те вначале хихикали.
— Смейтесь, смейтесь! — запальчиво восклицал вдохновенный халтурщик. — Посмотрим, что вы запоёте, когда я кончу свою новую поэму. Я пишу её дактилем!
— Послушайте, друг мой, — пытался усмирить страсти Ильф, — хочу вас предостеречь: вы можете опростоволоситься в литературном обществе.
— А что такое?! — настораживался Никифор.
— Вы говорите «дактиль», а это устаревший термин. Теперь он называется «птеродактиль».
— Никифор, не слушайте вы Илью, — вступал в разговор местный художник Константин Наумович, до ужаса сердобольный старичок. — Ильф вас разыгрывает. Птеродактиль — это допотопный ящер.
— Я вижу, что мне морочат голову! — встряхивал шевелюрой Никифор.
— Константин Наумович тоже вас запутывает, — встревал в разговор Олеша из своего угла. — Он говорит «ящер» — а это болезнь крупного рогатого скота. Надо говорить «допотопный ящур».
— Да я это и сам знаю!
И Никифор спешил оповестить весь мир, что он пишет поэму ящуром. Этот малый перестал ходить в знаменитую комнату только после того, как узнал себя в авторе «Гаврилиады» Никифоре Ляписе-Трубецком из романа «12 стульев».

Остап — прообраз Остапа
Самое забавное, что в начале главным героем романа «12 стульев» должен был стать бывший предводитель дворянства Киса Воробьянинов. Авантюристу Остапу Бендеру отводилась маленькая эпизодическая роль. Но командовать парадом он любил и умел. Он так настырно проникал в каждую главу романа, что авторам пришлось смириться с его присутствием и главенством.
Кстати, если кого-то интересует, как родился Остап Бендер, оставьте в покое «Литературную энциклопедию» — там на этот счёт ничего нет. А дело было так.
Ещё в Одессе, где Ильф любил бывать на всяких поэтических вечерах, он познакомился с одесским поэтом-футуристом Натаном Шором, творившим под псевдонимом Анатолий Фиолетов. Тот был талантлив, но его ждала печальная судьба. В обострённо-бандитские двадцатые годы в Одессе как-то ночью он получил нож род ребро, ибо произошла трагическая ошибка: одного из бандитов ввела в заблуждения фамилия Натана. Такую же фамилию носил его брат Остап Шор, сотрудник уголовного розыска, сильно насоливший Мишке Япончику.
Остап Шор был настолько колоритен — атлетическое сложение, тонкая ирония и приличная эрудиция, почерпнутая в гимназии Илиади (той, что на Приморском бульваре), что соавторы сохранили в своём романе и его имя, и портрет, да и не забыли про гимназию Илиади. И появился Остап Бендер, великий комбинатор и блистательный авантюрист.

Стулья на бочку!
Да, роман «12 стульев» и его герои, видимо, стали уже навсегда бессмертными, потому что Ильф и Петров открыли главный секрет, как талантливо писать — надо не смотреть, а видеть. Благодаря этому их герои стали абсолютно живыми, узнаваемыми. Ильф и Петров писали своих персонажей со своих знакомых, друзей, родственников. Киса Воробьянинов — это двоюродный дядя Петрова. Хина Члек — Лиля Брик, подруга Маяковского. Ляпис-Трубецкой — поэт Осип Колычев, всё же ставший настоящим поэтом. Театр Колумба — театр Мейерхольда. Оркестр, играющий на термометрах — джаз-банд одесского Дома врача, игравший на стетоскопах, скальпелях и кружках Эсмарха, т.е. клизмах. Выражение «турецко-подданный» — скорее говорит не о турецких, а об одесских корнях Бендера (в Одессе многие евреи принимали турецкое подданство, чтобы освободиться от воинской повинности). Даже архитектурные реалии романа реально существовали. Общежитие им. Бертольда Шварца — общежитие типографии в Чернышевском переулке, где на кирпичах стоял матрац Ильфа; а «2-й Дом Старсобеса» — богадельня в Армянском переулке.
Вот и подумалось: а ведь не менее колоритные новые герои живут рядом с нами и сегодня, и не только живут, но сами просятся на страницы какой-нибудь новой весёлой уже не советской, а постсоветской эпопеи. Задумайся, читатель, над этим — а вдруг это твой шанс. Только ничего не надо изобретать, просто начинай, как Ильф и Петров, не смотреть, а видеть.

Самое забавное, что в начале главным героем романа «12 стульев» должен был стать бывший предводитель дворянства Киса Воробьянинов. Авантюристу Остапу Бендеру отводилась маленькая эпизодическая роль. Но командовать парадом он любил и умел. Он так настырно проникал в каждую главу романа, что авторам пришлось смириться с его присутствием и главенством.

Остап Шор был настолько колоритен — атлетическое сложение, тонкая ирония и приличная эрудиция, почерпнутая в гимназии Илиади (той, что на Приморском бульваре), что соавторы сохранили в своём романе и его имя, и портрет, да и не забыли про гимназию Илиади. И появился Остап Бендер, великий комбинатор и блистательный авантюрист.

Валентин КРАПИВА