Кого в Одессе называют современным Бабелем?

Когда бессилен перед глупостью, остается смеяться

Мы все хотим по известным нам полочкам разложить. И эту книгу так и тянет определить в новые «Одесские рассказы». Тем более, ее автор Георгий Голубенко и сам писал, что следует «Одесским рассказам» Бабеля как жанру.
Но сегодня жанровые границы размыты. Да и в жестко очерченных берегах талантливому тексту бывает тесно. Сдерживает и вкус. Хотя талант и есть вкус, правда, особый.

А у нас, читателей, вкус на сочное слово. Такое, как Бабель находил. Вот и Георгий Голубенко (в кругу друзей Гарик) как-то сказал мне: иные думают, что в Одессе разговаривали на языке бабелевских рассказов. Как бы не так.
Со своим придуманным языком, со своим миром, точней мифом, автор «Одесских рассказов» и стал для нас классиком. Но классики все ж не каста, в которую зачисляют за заслуги, а примеры для подражания.
В чем подражать Бабелю? Не своеобразной же речи, не конфликтам, подчас пахнущим кровью. Сколько их, этих «не». А что остается? Пожалуй, непохожесть на других.

Ну, и еще. Герои «Одесских рассказов» — все свои. Герои «Одесского декамерона» тоже открыты друг другу. Ими также движут душевные порывы и страх.

Перед тем, как слова легли на бумагу, Бабель знал каждую страницу. И Георгий Голубенко обкатывал рассказы мысленно, записывая уже готовое. Тоже своего рода сходство.

Однако в «Одесском декамероне» нет бабелевского драматизма, нагнетаемого грубой силой. И как следствие — ее победы. Автору интересен потерпевший. Подчас об этом прямо говорит и названием рассказа. Как в «Неудачнице». Или маскирует иронией как в «Моей спортивной жизни».

У Голубенко герои нередко попадали в неприятные истории. Чем эти истории сложней, тем герои симпатичней. Похоже, автору и нравились такие, не умеющие «правильно» жить. Вот и не осуждал их.

В поисках ярких характеров и неожиданных коллизий юный Исаак Бабель поселился на Молдаванке. И его отцу приходилось обращаться к кое-кому, чтобы обеспечить безопасность сыну.

Полковник в отставке Андрей Голубенко купил в Одессе дом на Слободке. И безопасность в этом доме была, так сказать, государственная: до выхода на пенсию отец будущего писателя по чекистскому ведомству проходил. В криминальном отношении послевоенная Слободка значилась районом не благополучным. Но Гарик был здесь своим. Тем более, что мать учительствовала в школе по соседству с домом.

Да, писатель Голубенко рос в Одессе «уже не той». Тем ценней его чутье точного слова, остроумной фразы, смешной ситуации.

Всего этого в «Одесском декамероне» вдосталь. И история с женской комбинацией, которая слетела с верхнего балкона на нижний. И выборы президента села Камыши с подачи умственно отсталого. И кепка, путешествующая по рассказу с гоголевской фантасмагорией. Этой фантасмагории нет у Бабеля, заимствовавшего у Гоголя лишь сочетание возвышенного и земного. Но и Гоголь, мимо которого не проходили многие писатели, пожалуй, еще одно соединение Голубенко с Бабелем. Разумеется, косвенное.

При всем своем умении пошутить, Гарик не любил анекдоты. Обладая отличной памятью, он, похоже, и не запоминал их. Однако жизнь нередко видел как бы сквозь анекдот, находя в ней и веселое, и поучительное, и парадоксальное. А людей видел персонажами, вкладывая в их уста по-анекдотному отточенные фразы: «тебе (в дурдоме) уже года два как прогулы записывают», «вот до чего тебя довело твое свинячье благородство», «вы говорите как свидетель, а может быть, и как обвиняемый»…

Известно, хороший рассказ, впрочем, как и вообще искусство, впечатляет, если есть ритм и контраст. У профессионального скрипача Георгия Голубенко чувство ритма, разумеется, было. А контраст возникал сам собой. Скажем, с глупостью. Когда бессилен перед ней, остается лишь смеяться.

«Самолюбие мне дороже»

Я прочел «Одесские рассказы» в ранней юности. Вместо каскада пенящегося веселья, они оказались весьма грустными. И даже своеобразие языка первого впечатления не меняло.

Но став читателем более искушенным, я многажды возвращался к этим историям, как нередко возвращаются к старым своим фотографиям. И бабелевское повествование постепенно приближалось ко мне, становилось своим. И каждый раз открывал я новые, не увиденные прежде смыслы.

А вот в ажурно-остроумные рассказы Георгия Голубенко влюбился сразу. Здесь все было знакомо. Правда, если у Бабеля мысль помещалась в нескольких словах, то Голубенко клал краски широкими мазками. Писал, как-то раскрепощеней и веселей. Казалось, не обращая внимания на бабелевские слова о том, что «никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».

Но это только казалось. В «Одесском декамероне» сюжеты, с внезапными их поворотами, выстроены весьма аскетично. Речь героев точна, а автора — элегантна. И какую страницу ни открой, встретишь или «поставят меня медики на ноги, выйду отсюда на инвалидность», или (глуховатому тренеру) «это вы не слышите или это вы не помните?», или «когда меня выберут президентом, торжественно клянусь: пустить в селе Камыши троллейбус от поваленного столба до коровника».

На страницах «Одесского декамерона» нет бабелевского напряжения. И даже смерть, в рассказе «Наметанный глаз», не столь зловеща. Она словно растворена в сентиментальной памяти полсумасшедшего портного, который продолжает бесконечный диалог со своей умершей женой.

У Бабеля отец невесты приходит в публичный дом, чтобы договориться с возможным женихом Беней Криком. И пока Король был занят «любовью», пришлось долго ждать под стоны и женский смех за стеной.

У Голубенко в «Доме Попудова» тоже соитие, но без подробностей, как у Бабеля, а лишь угадываемое, — с тенями, которые тайком одна за другой приходили к красавице Полине из здания напротив. Там располагался батальон НКВД. В темноте гости стучали: «к Полине можно?» И оказывались в объятьях … хозяйки квартиры. Старуху тоже звали Полиной. А когда очередному пришельцу открылся обман, возмущению не было предела:

— Да мы ж вас всех как врагов трудового народа!.. Как английских шпионов!..

Наутро за обманщицами и впрямь пришли. Но там уже никого не было.

Водевильность этой истории отнюдь не смягчала оскал власти, которая от «любви» до ненависти не делала и шага.
С одесской своей юности Исаак Бабель был знаком с будущей женой наркома Ежова. Дружба, продолженная в Москве, как поговаривали, не была платонической. Евгения Хаютина нравилась мужчинам. По одной из версий приглянулась и Сталину. Позвонил ей: «ну!». Она бросила трубку. Что и решило ее участь, заодно с Ежовым и Бабелем. Было ли так на самом деле так? Не знаю. Но в словах пристава из «Короля» — «самолюбие мне дороже» — может многое объяснить. В том числе, и почему пришли за Полинами.

Книга всей жизни

И все же, стал ли Георгий Голубенко «вторым Бабелем», как подчас называют его? Конечно же, нет. Ни Бабеля, ни любого другого писателя повторить невозможно. Да и пробовать не стоит. И нужно ли стремиться «во вторые Бабели», если можно стать первым Голубенко? И, не ставя, может быть, себе такой цели, поддержать репутацию одесского слова.

То, что она по-прежнему высока, подтвердила и международная премия Бабеля, учрежденная с легкой руки известного одессита Валерия Хаита. У этой премии сотни соискателей из разных стран. Одним из первых удостоили ею Георгия Голубенко. Статуэтку, копию одесского памятника Бабелю, приняла жена писателя Татьяна Голубенко. «Одесский декамерон» вышел уже после смерти автора.

Издание получилось роскошным — постарались друзья. В первую очередь художник Михаил Рева, приложивший руку в прямом смысле слова. И как известно, на прошлогодней «Зеленой волне» «Одесский декамерон» назвали книгой года.

Как по мне, эта книга не только года, но и всей жизни.