Легенды Одессы: Джевецкий, или Слава земная и подводная

На проспекте Шевченко у входа в парк Победы есть памятник, созданный в такой витиеватой стилистике, которую сразу и не расшифруешь. Даже надписи немногое проясняют. Что за история связана с С.К. Джевецким? А ведь это история Одессы. Окунёмся в неё, тем более, что придётся окунуться в глубины морские, ведь речь пойдёт о подводной лодке, первой и, что особо ласкает слух — одесской. День военно-морского флота Украины даже обязывает к этому.

Конвейер образования

Родители Стефана Джевецкого были из древнего польского рода, владевшего огромными поместьями в Волынской губернии. Такой парадокс: когда всего вдосталь, кажется, что чего-то не хватает, например, интеллигентного общества соотечественников-поляков. Как ни странно, в середине ХІХ века за этим ехали не в Варшаву, а в Одессу. Здесь совместно с другими поляками и поселилась семья Джевецких.

Одессу предпочитали летнюю, а зимой душа требовала Парижа. Скажу по секрету, когда с деньгами одна проблема — куда их девать — очень трудно отказать душе в её желаниях. Тем более, что сыну Стефану пора было давать образование, естественно самое лучшее.

Определили в самый лучший парижский лицей — Lycee St. Barde. Здесь Стефан сразу стал как бы первым учеником. Ну, в том смысле, что всегда он был первым на всякие проделки.

Выпускной экзамен тогда сдавали специфически. Специально приглашённые университетские профессора высаживались в ряд за длиннющим столом, как грачи на карнизе. Выпускники по очереди отвечали каждому профессору его предмет, и тот ставил в аттестат свою оценку. Неудовлетворительная оценка у любого профессора стоила диплома. Да, «конвейерная система» имела свои недостатки, но было и преимущество, которое, уверен, оценят нынешние студенты: сессия длилась один день, а не месяц, как нынче. То есть остальные 29 дней можно было спокойно «обмывать» её завершение.

Джевецкий по всем предметам получил высшую оценку. Но когда он протянул руку, чтобы получить рекомендацию в университет, директор поднял предостерегающе палец:

— Вы выдержали испытание первым, но это окажет дурное влияние на остальных. Вы достигли успехов не усидчивостью, а своей одарённостью. Другие, не одарённые, начнут вам подражать, и вся наша система образования полетит к чёрту.

Нынешним бы патронам минобразования это взять на заметку. Короче, в университет Стефан Джевецкий не попал, и ему пришлось поступить в Парижское инженерное училище. Может быть, это и к лучшему. В училище он сдружился с Гюставом Эйфелем, который позднее стал автором Эйфелевой башни. А сам так увлёкся конструированием приборов, что получил целый стенд на Всемирной выставке в Вене в 1873 году. Там его заметил великий князь Константин Николаевич, который являлся генерал-адмиралом российского флота. Князя заинтересовал автопрокладчик курса корабля, и он пригласил Джевецкого на службу в Россию.

Морские призраки

Здесь Стефан Карлович сделал два правильных шага: стал Степаном Кирилловичем и местом службы выбрал Одессу. Но как раз наступал 1877 год, и турки с ужасом отметили, что они уже года два не воевали с Россией. Положение надо было срочно исправлять и объявлять войну.

Не чуждый романтики Джевецкий поступил рядовым в Черноморский флот. Ему довелось участвовать в знаменитом бою парохода «Веста» с турецким броненосцем «Фехти-Булленд». Русский пароход потерял половину экипажа, но заставил отступить противника. Обгоревший, в копоти и крови польский волонтёр сидел, прислонившись к пароходной переборке, и пока ему бинтовали руку, загадочно философствовал:

— Против турок надо воевать совсем по-другому. Этот бой можно было выиграть за пять минут.

Окружающие думали, что солдатик бредит. А ему просто вспомнилась одна давняя история. Турки издавна раздражали северных соседей, особенно запорожских казаков. Хотелось если не завоевать Царьград (читай: Стамбул), то хотя бы наподдать басурманам. А на военные хитрости запорожцы были горазды. В 1590 году турецкие лазутчики выведали, что затевается рейд запорожцев. Их ждали, но чисто было море. И вдруг как-то под вечер, словно какие-то морские призраки, из-под воды вышли запорожцы. Прямо, как тридцать витязей у Пушкина. Так это было неожиданно и стремительно, что никто не успел ничего предпринять. В общем, накостыляв от души басурманам, казаки снова ушли в море и сгинули без следа. Что это было, никто и не понял. А Джевецкий понял.

— В Париже мне попались записки некоего Монжери. Этот историк полагал, что запорожские казаки умели строить потаённые суда. Они приспособили свои лодки «чайки» так, чтобы их можно было переворачивать вверх дном. Обшитые кожей те делались герметичными, а имеющегося внутри вместительной лодки воздуха вполне хватало для дыхания. Вёсла же, вделанные в борта, тоже были одеты в кожаные манжеты. Получалась самая настоящая подводная лодка. Вот я и думаю: если бы такая лодка подплыла под турецкий броненосец «Фехти-Булленд» и закрепила на днище пироксилиновую мину, мы спокойно бы попивали винцо, пока турки попивали бы морскую водицу.

Конечно же, свой инженерный прожект подводного потаённого судна для постановки мин под вражеские корабли Джевецкий грамотно изложил военспецам в штабе Черноморского флота. Прожект сочли оригинальным, но фантастичным. И тогда изобретатель принял решение строить лодку самостоятельно на одесском заводе Бланшара.

Поскольку к строительству военное министерство допущено не было, то есть воровать деньги было некому, работа шла споро. Вскоре в Одесской военной гавани среди канонерок и миноносцев закачалась на волнах элегантная железная рыбка со стеклянным колпаком посредине. Пришлось собирать комиссию военных экспертов, чтобы охладить настырность этого самоуверенного польского вундеркинда.

И вот 13 ноября 1879 году в Одессе на пирсе военной гавани собралось высокое морское начальство. Присутствовал сам командующий Черноморским флотом адмирал Аркас. Джевецкий с помощником спокойно готовили свою «рыбку» к погружению. Помощник с непривычки всё поглядывал на пирс:

— Степан Кириллович, я понимаю, что морская форма должна быть чёрной, но такое впечатление, что все собрались на похороны.

— Правильно мыслишь, Петруха. Невесёлый у кого-то будет день. И уж поверь мне: я их сейчас ещё больше огорчу. Будем начинать обедню!

Через несколько минут сооружение, напоминающее перевёрнутую вверх килем шлюпку, отчалило от пирса. В стеклянном колпаке виднелась голова в шлеме с очками, а на уровне плеч были видны резиновые рукава, в которых угадывались руки седока. Вот правая рука приветливо помахала всем, пошёл пенный след, и лодка плавно пошла в глубину.

Вдали на рейде маячила старая баржа. Все бинокли прикипели взорами к ней: эту баржу брался потопить изобретатель лодки. Томительно тянулись минуты. И вот вдали, наконец, вспыхнула яркая вспышка. Баржа завалилась на бок и ушла под воду. И только тогда дошёл звук взрыва. Эффектно!

На пирсе не было произнесено ни слова — гробовая тишина. Но по акватории пошло громовое «ура!». Это моряки со стоящих в бухте кораблей приветствовали победителя. Вскоре он сам легко выпрыгнул на пирс и обратился к адмиралу:

— Поздравляю, господин командующий, это большая победа ваша и всего Черноморского флота!

Ну, ежели это общая победа, тогда «ура!». Руку, по крайней мере, начальство пожало.

Симпатии и дипломатия

Нет, всё же без дипломатии даже изобретения не делаются. Потому наш гений не суетился и ждал. И вот, наконец, приказ: прибыть в Гатчину, чтобы там под Петербургом в самом прозрачном Серебряном озере продемонстрировать императору Александру ІІІ подводную диковину. Значит надо не оплошать. Дело не в лодке — за неё спокоен. Просто при дворах другие политесы — понравиться надо, а в идеале полюбиться…

И вот оно долгожданное гатчинское утро. Солнышко светит, как по заказу. По глади Серебряного озера скользит императорская лодка. В ней сидит, как на троне, Александр, принявший помазание, а заодно и принявший чуть-чуть с утра для лучшего восприятия действительности. Но чувствуется, не он один будет оценивать достоинства лодки Джевецкого — рядом «главный инспектор» — Мария Фёдоровна, супруга. Всегда рядом, ибо только оставь помазанника, он тут же к своим подружкам — к «Рябиновой» да «Смирновской» и другим сорокоградусным.

А под императорской лодкой на глубине кружит на акулий силуэт похожая субмарина. Мсье Жюль Верн писал о такой как о фантастике. А вот у русского царя такая фантастика былью обернулась.

Наконец, маневры закончились. Лодка помазанника подошла к царской пристани. Вскоре и рядом вода вскипела, всплыло потаённое судно. Душка-поляк открыл горловину, на пристань выпорхнул. И вмиг этак элегантно на одно колено пал и из-за спины великолепный букет орхидей извлёк. Знал, шельмец, какие цветы любит Мария Фёдоровна. Протянул царице и воскликнул:

— Это дань Нептуна Вашему Величеству!

— Ах, мои любимые — какая прелесть! — царица ведь тоже женщина.

Царь всё понял: руки картинно развёл:

— Молодец, «подводник»! Попросим нашего военного министра заказать для флота такую же субмарину.

Эх, напрасно Его Величество руки развёл! Опытный боксёр не должен раскрываться. Потому что острый локоток жены так врезал в левый бок, что дыхание прочь. А что, царица ведь не просто женщина, а ещё и жена.

— Саша шутит. Он мне ещё на озере сказал, что и пятьдесят лодок будет мало. Да уж ладно, с полусотни начнём, а там видно будет.

И кокетливо букетом орхидей прикрылась. Джевецкий почтительно склонился:

— Пятьдесят, так пятьдесят! — это чтобы военный министр слышал и потом не отбрехивался.

То была победа и флота российского, и Одессы. Так где же стоять памятнику в честь победы, как не при входе в одесский парк Победы?!

 

Валентин Крапива