Незнакомый знакомец.

Так уж принято, что 23 февраля в периодических изданиях вы непременно встретите материалы о людях военных. Вот и нам захотелось вспомнить об одном офицере, подолгу жившем в Одессе, любившем наезжать сюда, причём, в гости к Пушкину. Здесь ими вместе было поднято немало тостов и за дружбу, и за Одессу. Почему этот офицер заслуживает нашего внимания? Ну, хотя бы потому, что описан Пушкиным в повести «Выстрел». Звали того офицера Иван Петрович Липранди. Пушкину история Липранди показалась занятной. Что ж, займёмся ею и мы, ибо даже спустя 200 лет в ней много непонятного, чтобы не сказать загадочного.

Вишни в офицерской фуражке
Пушкин любил людей с необычным прошлым. Познакомившись с Липранди в Кишинёве, он мог часами слушать его рассказы. Особенно нравился ему рассказ об одной дуэли.
Когда в 1809 году завершилась последняя из многочисленных русско-шведских кампаний, наш Липранди оказался в Финляндии, где как-то утречком до завтрака жителям сообщили, что отныне их повелитель не Карл ХІІІ, а Александр І. Правда, финам это было как-то по барабану, и они сели завтракать. А вот шведам было приказано под барабан срочно покинуть финские города, чтобы русские, не торопясь, заняли их же, мило раскланиваясь со шведами (славные были войны!).
И вот компания весёлых русских офицеров идёт по улице финского городка, а навстречу ей идёт такая же весёлая компания шведских офицеров. Кто-то должен посторониться на тротуаре и сойти на проезжую часть в грязь. Шведы, естественно, не хотят этого делать. Но русские тут же решают внести сей пункт в условия российско-шведского мирного договора и не очень деликатно подталкивают шведов к его выполнению. Среди русских есть задира и забияка Иван Липранди, среди шведов есть забияка и задира барон Блом, первый в армии дуэлист. Споры были не долги. Эту «полтаву» снова выиграли русские.  Казалось бы, каждый получил своё — и разбежались.
Но русское начальство, «не желая политических осложнений», требует от Липранди явиться к шведам в офицерское собрание и… Нет-нет, об извинениях речи быть не может (русские не извиняются), надо просто объяснить «шведам, что они, шведы, не правы» (ибо всегда правы русские). Ослушаться офицера нельзя, и Иван Петрович довольно ловко исполняет поручение. Но коварный Блом распускает слух, что «Липранди позорно прибегал извиняться». А за это уже можно-с и перчаточкой по морде-с. Но международные дуэли запрещены — сразу отставка.

Встретились за городом. Липранди требует пистолетов (он неважно фехтует). Блом чувствует это и настаивает на шпагах. Липранди начинает закипать, хотя виду не кажет:
— Если капитан Блом никогда не имел пистолета в руках, — роняет поручик Липранди, при этом небрежно поедая из офицерской фуражки спелые вишни, — то пусть один только пистолет будет заряжен пулею. Господин капитан может выбирать первым.
Блом разъярён и намеревается дать пощёчину. Тогда Липранди решает, что хватит заниматься вишнями — пора заняться Бломом. Он хватает неудобную шведскую дуэльную шпагу, отчаянно кидается на барона, получает рану, но в какой-то момент обрушивает на голову противника такой удар гардой, что тот лишается памяти, но не настолько, чтобы всю оставшуюся жизнь не вспоминать о дуэли, неизменно потирая ушибленное место.

Служить бы рад, прислуживаться тоже
В этом месте рассказа Пушкин валился на диван и хохотал, как дитя:
— Видит Бог, я сам бы поступил также!..
И всякий раз он требовал, чтобы Липранди снова и снова повторял свой рассказ. Потом, когда он будет писать свой «Выстрел», его Сильвио сделается так похож на Липранди…
Всё это происходило в Одессе. Липранди, ещё в Кишинёве близко сошёлся с Пушкиным, а позже, наезжая в Одессу, неизменно останавливался в гостинице Отона по соседству с поэтом. Все считали их «не разлей вода», хотя по факту уместней было бы говорить «не разлей вино», которое в такие дни по молодому делу легко и лилось, и пилось.
Иван Липранди казался отменным товарищем. Но мы как-то забываем, что Пушкин был в Одессе не на курорте, а в ссылке, т.е. в своеобразном заточении. Решёток не было, но охрана-то предполагалась. В пушкинские времена это называлось «негласный надзор», и был он в те времена доверен (уж будем придерживаться полицейского жаргона) «стерегущим ангелам». Профессия эта интересная и до сих пор, имейте в виду, не устаревшая.
И тут невольно задумываешься над некоторыми неожиданными деталями биографии заинтересовавшего нас лица. Например, после разгрома Наполеона русский оккупационный корпус, возглавляемый графом Воронцовым, несколько лет пребывает во Франции. Неожиданно к русским с необычной просьбой обращается префект парижской полиции мрачно знаменитый Видок. Ему позарез нужны помощники в борьбе с заговорщиками (читай: с якобинцами и смутьянами). Воронцов тотчас рекомендует ему Липранди. Очевидно, граф что-то знает…
И вот, его протеже углубляется в тайны работы полиции, опускается на самое дно Парижа, в его чрево. Может быть, тогда в этом чреве и родился «другой Липранди»? Во всяком случае, Видок остаётся очень доволен помощником, схватывающим всё на лету. Вскоре заговорщики арестованы. Друзья же по полку (антер ну, те же якобинцы) на удивление нормально воспринимают такую метаморфозу Липранди. Дело в том, что свою нежную дружбу с первым сыщиком Франции Иван Петрович объясняет (это неподражаемо!) своей «любознательностью». Да, он такой!

Сыск платежом красен
Ох, уж эта его «любознательность»! Вот он в Кишинёве. В этот период начинает активизироваться деятельность «Южного общества» декабристов. И сразу интересная деталь: Владимир Раевский, Михаил Орлов находятся в тесном, даже «дружеском» контакте с Липранди.
Пушкин, адресуя Петру Вяземскому в столицу довольно опасное письмо, не доверяет его казённому почтовому ведомству: «Липранди берётся доставить тебе мою прозу — ты, думаю, видел его в Варшаве. Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его». Откуда такая убеждённость Пушкина?
В январе 1826 года Липранди арестован вместе со всеми декабристами. Доставлен в Петербург. И вдруг… отпущен. Причём, и после этого никто его ни в чём не заподозрил. Наоборот — всеобщее сочувствие. Быстрое освобождение объясняется поразительно просто: на допросах все участники тайного сговора в один голос утверждали, что Липранди или ничего не знал, или с ними никогда не был. Высший свет был единодушен — Липранди «невинная жертва».
Лишь граф Воронцов, узнав об его аресте, процедил сквозь зубы:
— Взяли не зря…
Позволим себе повториться: значит, граф что-то знал.
Ближе к старости, устав, видимо, от утомительной двойной жизни, Иван Липранди уже открыто будет служить чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел в звании генерал-майора. Было за что давать звание. Это его искусная провокационная деятельность раскрыла кружок петрашевцев. Многие задумались: «А с каких же пор любезный Иван Петрович на тайной службе?». Между прочим, спорят до сих пор — и нет единодушия.
Одно можно сказать: это был неоднозначный человек. Внешне открытый, но мало что о себе сообщающий. В период своей дружбы с Пушкиным в одесско-кишинёвскую бытность без сомнения занимался (тайно!) военной разведкой.
И ещё. Липранди всегда были нужны деньги, и всегда он их находил. Вот письмо Н. Алексеева Пушкину от 30 сентября 1826 года: «Липранди живёт здесь по прежнему довольно открыто и, как Калиостро, бог знает откуда берёт деньги».
А, может, он пировал на свои «тридцать сребреников»?
Но доказательств, повторяем, нет. То ли все концы идеально спрятаны в воду, то ли мы напрасно подозреваем «хорошего человека». Правда, молва гласит, что нет такой профессии «хороший человек». Есть другая, с которой, увы, в отечестве нашем многим и по сей день приходится знакомиться из-за своих длинных языков и за которую, в отличие от первой, платят сребреники.

Валентин Крапива