Сегодня одесские пограничники, которые в начале августа героически выходили из окружения из так называемого Должанского котла, находятся в отпуске. Как бы ребята не старались забыть весь тот ужас, который довелось пережить, ничего не выходит. Для многих АТО стала настоящим боевым крещением: первый обстрел, первые двухсотые… Спустя время они в подробностях вспоминают все, что долгие два месяца было частью их жизни.
Александр Демченко, подполковник
Нам до последнего момента не говорили, куда мы едем. Когда направились в сторону Бердянска, только тогда поняли, что в восточные области страны. Такая была секретность. И не зря: мы проскочили через Мариуполь, а на следующий день шла колонна по тому же пути, и была обстреляна — четверо наших пограничников были убиты.
Перелом сознания произошел в пгт Бирюково. Мы приехали, хотели разбить лагерь, поставить палатки. Ребята-десантники нам подсказали: «Какие палатки? Окопы!». Вот тогда пришлось быстро втянуться в ситуацию. По нашей работе мы научены совершенно другим вещам, а воевать мы учились у этих десантников.
Там, в Бирюково, я понял, что нами была проиграна главная война — информационная. В прошлом году Славянск занял первое место на параде вышиванок в Киеве в День Независимости. Не прошло и года, а для них все изменилось. Теперь украинский пограничник, который выполняет свой долг по охране государственных кордонов, стал для них карателем, бандеровским захватчиком.
Главным отличием Должанского от Бирюково стало то, что по нам в открытую стала работать 
российская артиллерия, причем самым крупным 152-миллиметровым калибром.
Все, что мы могли, — это организовывать встречи с российскими пограничниками. И мы почувствовали весь их цинизм. Их отношение к нам немного поменялось только тогда, когда мы перед их пунктом пропуска прощались с нашими убитыми товарищами: сняли головные уборы, встали на одно колено, чтобы отдать дань памяти погибшим. Наверное, в тот момент россияне поняли, что мы не какие-нибудь недолюди, а такие же, как и они, выполняющие свой долг, офицеры.
Позже я узнал, что один из убитых был мой земляк. Я не знал его, но получилось, что проводил в последний путь. Это стало для меня шоком. Его тоже Сашей звали… Еще один товарищ погиб при выходе из Должанского в свой день рождения. Он был связистом, ни в кого не стрелял даже. Но погиб при обстреле. А Женя Колесниченко погиб от осколка при минометном обстреле там, где уже не должно было быть никаких обстрелов, — за переправой возле села Степановка.
Помогало осознание того, что мы поступаем правильно, что не мы пытаемся отнять у кого-то что-то, а у нас пытаются отнять. Потому что Донбасс — это такая же Украина, как и Одесса.
Жена дала мне с собой текст 90 псалма. И если была возможность, то когда начинался обстрел, я скидывал ей смс: «Молись», и она молилась за меня. Слава Богу, я остался жив, хотя были моменты, когда я думал, что все… конец.
Леонид Гулаков, подполковник
Наше подразделение выстояло первую кампанию на Сиваше, перед Крымом, с 15 марта по 14 апреля лицом к лицу с российской армией. Сначала там стояли славяне, потом российское элитное подразделение «Восток» — парни из Чечни под два метра ростом. Но мы выстояли, на материк никто не зашел, хотя до нашего приезда и БТРы катались и облеты вертолетами были. В том же составе мы пошли дальше: больше сотни человек, из них 30% офицеры ― майоры и подполковники, люди опытные. Даже помощник пулеметчика у нас был майор, хотя это должность для рядового.
Это было хорошее решение ― отрезать сепаратистов от границы: Дьяково, Червоне Поле, Червоный Партизан до Изварино. Основные направления поставок оружия и боеприпасов были нами перекрыты. Но никто не думал, что нас начнут бить с российской территории. Бывало, очень хотелось ответить россиянам, и было чем. Но мы понимали, что может последовать за этим. И вот это было тяжело. Мы были как в тире: по нам стреляют, а мы молчим.
17 июля мы пришли на пункт пропуска Должанский. До этого в круговой обороне находились под Бирюково больше месяца. Но 16 июля, когда нас в четыре захода «Градами» накрыли, было принято решение оставить эту высоту и выходить на охрану государственной границы. Там мы были необстрелянные еще, учились воевать, там была первая встреча с металлом, который летел в нас. Оказалось, что все не так, как в кино. Даже свист летящих снарядов другой. Обстрелы были трех-четырехчасовые. Выдержать это очень тяжело. Нас было 12 человек в блиндаже: травили шутки, приветы россиянам передавали.
Человек шесть пленных было. Младшему из них было лет 20, так и не успел выстрелить. Старшему — 64. Он с бабкой своей поскандалил, ему дали автомат ― и он пошел воевать. По-украински, кстати, разговаривал. Им всем рассказывали, что тут стоят «пьяные правосеки и бандеровцы», а на самом деле тут офицеры-пограничники. Знали бы они это заранее, то никто бы не пришел воевать с нами. Жалко их было.
Но вот кто настоящие герои — это водители, которые вывозили нас из Должанского. Они следовали 
указаниям, что бы ни было. Водитель ведь видит, как впереди машину накрывает, как она разрывается, но он ведет ― деваться некуда. Есть команда «стоп» ― останавливается. Это очень тяжело.
Именно во время выхода что-то все-таки там применили по нам, потому что ребята приехали с ожогами лиц и глаз — боль адская была. Не знаю, что это за химия, никто так и не понял.
Все это время моя жена не знала, где я нахожусь. А зачем? Чтобы переживала? Сказал, что на молдавской границе, а если были слышны выстрелы, говорил: «Машина не заводится, выхлопная стреляет».
